И были дни, как муть
опала,
И был один, как
аметист.
Река несла свои
зеркала,
Дрожал в лазури
бледный лист.
Хрустальный день пылал
так ярко,
И мы ушли в затишье
парка,
Где было сыро на
земле,
Где пел фонтан в
зеленой мгле,
Где трепетали
поминутно
Струи и полосы лучей,
И было в глубине аллей
И величаво, и уютно.
Синела даль. Текла
река.
Душа, как воды,
глубока.
И наших ног касалась
влажно
Густая, цепкая трава;
В душе и медленно и
важно
Вставали редкие слова.
И полдня вещее
молчанье
Таило жгучую печаль
Невыразимого
страданья.
И, смутным оком глядя
вдаль,
Ты говорила:
«Смерть сурово
Придет, как синяя
гроза.
Приблизит грустные
глаза.
И тихо спросит: «Ты
готова?»
Что я отвечу в этот
день?
Среди живых я только
тень.
Какая темная Обида
Меня из бездны
извлекла?
Я здесь брожу, как
тень Аида,
Я не страдала, не
жила…
Мне надо снова
воплотиться
И крови жертвенной
напиться,
Чтобы понять язык
людей.
Печален сон души моей.
Она безрадостна, как
Лета…
Кто здесь поставил ей
межи?
Я родилась из чьей-то
лжи,
Как Калибан из лжи поэта.
Мне не мила земная
твердь…
Кто не жил, тех не
примет смерть».
Как этот день теперь
далеко
С его бескрылою
тоской!
Он был, как белый свет
востока
Пред наступающей
зарей.
Он был, как вещий сон
незрящей,
Себя не знающей,
скорбящей,
Непробудившейся души.
И тайны в утренней
тиши
Свершались:
«Некий встал с востока
В хитоне бледно-золотом
И чашу с пурпурным вином
Он поднял в небо одиноко.
Земли пустые страшны очи.
Он встретил их и ослепил,
Он в мире чью-то кровь пролил
И затопил ей бездну ночи».
И, трепеща,
необычайны,
Горе́ мы подняли
сердца
И причастились
страшной Тайны
В лучах пылавшего
лица.
И долу, в мир вела
дорога –
Исчезнуть, слиться и
сгореть.
Земная смерть есть
радость Бога:
Он сходит в мир, чтоб
умереть.
И мы, как боги, мы,
как дети,
Должны пройти по всей
земле,
Должны запутаться во
мгле,
Должны ослепнуть в
ярком свете,
Терять друг друга на
пути,
Страдать, искать и
вновь найти…
1904-1905
Париж