1
В золотистой дали
облака, как
рубины, –
облака, как
рубины, прошли,
как тяжелые,
красные льдины.
Но зеркальную
гладь
пелена из туманов
закрыла,
и душа неземную
печать
тех огней –
сохранила.
И, закрытые
тьмой,
горизонтов
сомкнулись объятья.
Ты сказал: «Океан
голубой
еще с нами, о
братья!»
Не бояся луны,
прожигавшей
туманные сети,
улыбались –
священной весны
все задумчиво
грустные дети.
Древний хаос, как
встарь,
в душу крался
смятеньем неясным.
И луна, как
фонарь,
озаряла нас
отсветом красным.
Но ты руку воздел
к небесам
и тонул в
ликовании мира.
И заластился к
нам
голубеющий бархат
эфира.
2
Огонечки небесных
свечей
снова борются с
горестным мраком.
И ручей
чуть сверкает
серебряным знаком.
О поэт – говори
о неслышном
полете столетий.
Голубые восторги
твои
ловят дети.
Говори о безумье
миров,
завертевшихся в
танцах,
о смеющейся
грусти веков,
о пьянящих
багрянцах.
Говори
о полете
столетий.
Голубые восторги
твои
чутко слышат
притихшие дети.
Говори…
3
Поэт, – ты
не понят людьми.
В глазах не сияет
беспечность.
Глаза к небесам
подними:
с тобой бирюзовая
Вечность.
С тобой, над
тобою она,
ласкает, целует беззвучно.
Омыта лазурью,
весна
над ухом звенит
однозвучно.
С тобой, над
тобою она.
Ласкает, целует
беззвучно.
Хоть те же всё
люди кругом,
ты – вечный,
свободный, могучий.
О, смейся и
плачь: в голубом,
как бисер,
рассыпаны тучи.
Закат догорел
полосой,
огонь там для
сердца не нужен:
там матовой,
узкой каймой
протянута нитка
жемчужин.
Там матовой,
узкой каймой
протянута нитка
жемчужин.