Вы
слышите сдержанный внутренний плач,
Исполненный
скорбью недетской?
Покинул,
покинул нас главный наш врач,
Коллежский
советник Држевецкий!
Он светел был духом и черен лицом,
И матерью был нам, и был нам отцом...
Всегда
у руля, сквозь туманы и тьму
Он
вел свой корабль госпитальный.
Со
всякою всячиной лезли к нему
И
врач, и сестра, и дневальный –
Но все разрешал он, как царь Соломон:
Разумно – согласен, нелепица – вон!
Любил
чистоту он, как юноша ром,
Чуть
что, багровел он, как свекла,
Зато
даже мухи не смели при нем
Садиться
и гадить на стекла...
И щетки, и швабры, и метлы весь день
За каждым окурком гонялись, как тень.
С
утра он по лестнице мчался в галоп:
То
в ванной мелькнет, то у пробы,
Минута
– сидит и глядит в микроскоп,
Как
вертят хвостами микробы,
Мгновенье: стоит в амуничных дверях –
И мчится фельдфебель к нему на рысях...
Больных
обряжали ли спешно в отъезд, –
Как
тигр, он гонял по палатам,
С
челом непокрытым летал на подъезд
И
черта сулил провожатым...
Отправит – и снова грохочут слова:
«Не шаркай туфлями! Халат в рукава!»
О
том, как умел он писать рапорта,
Здесь
память еще не угасла:
Об
отпуске ль дойных коров из гурта,
Об
отпуске риса и масла...
И рок никогда к нему не был суров:
Давали и масло, и дойных коров...
А
как восседал он за общим столом!
Как
шах, как пружина из стали!
И
сестры с опущенным долу челом
Гирляндой
его окружали...
Сидел он и ел, и за всем его взор
Следил, как за хором следит дирижер.
Ушел...
Овдовели теперь мы, увы...
Воскликнем
же с нежностью детской:
Да
будут пути его мягче травы!
Да
здравствует доктор Држевецкий!
Он светел был духом и черен лицом,
И матерью был нам, и был нам отцом.
1917, 2 февраля
Псков