Серьезных
лиц густая волосатость
И
двухпудовые, свинцовые слова:
«Позитивизм»,
«идейная предвзятость»,
«Спецификация»,
«реальные права»...
Жестикулируя,
бурля и споря,
Киты
редакции не видят двух персон:
Поэт
принес – «Ночную песню моря»,
А
беллетрист – «Последний детский сон».
Поэт
присел на самый кончик стула
И
кверх ногами развернул журнал,
А
беллетрист покорно и сутуло
У
подоконника на чьи-то ноги стал.
Обносят
чай... Поэт взял два стакана,
А
беллетрист не взял ни одного.
В
волнах серьезного табачного тумана
Они
уже не ищут ничего.
Вдруг
беллетрист, как леопард, в поэта
Метнул
глаза: «Прозаик или нет?»
Поэт
и сам давно искал ответа:
«Судя
по галстуку, похоже, что поэт...»
Подходит
некто в сером, – но по моде,
И
говорит поэту: «Плач земли?..»
«Нет,
я вам дал три «Песни о восходе».
И
некто отвечает: «Не пошли!»
Поэт
поник. Поэт исполнен горя:
Он думал из «Восходов» сшить штаны!
«Вот
здесь еще «Ночная песня моря»,
А
здесь – «Дыханье северной весны».
«Не
надо, – отвечает некто в сером. –
У
нас лежит сто весен и морей».
Душа
поэта затянулась флером,
И
розы превратились в сельдерей.
«Вам
что?» И беллетрист скороговоркой:
«Я
год назад прислал «Ее любовь».
Ответили,
пошаривши в конторке:
«Затеряна.
Перепишите вновь».
«А
вот, не надо ль? – Беллетрист запнулся, –
Здесь...
семь листов – «Последний детский сон».
Но
некто в сером круто обернулся –
В
соседней комнате залаял телефон.
Чрез
полчаса, придя от телефона,
Он,
разумеется, беднягу не узнал
И,
проходя, лишь буркнул раздраженно:
«Не
принято! Ведь я уже сказал...»
На
улице сморкался дождь слюнявый.
Смеркалось...
Ветер. Тусклый, дальний гул.
Поэт
с «Ночною песней» взял направо.
А
беллетрист налево повернул.
Счастливый
случай скуп и черств, как Плюшкин.
Два
жемчуга – опять на мостовой...
Ах,
может быть, поэт был новый Пушкин,
А
беллетрист был новый Лев Толстой?!
Бей,
ветер, их в лицо, дуй за сорочку –
Надуй
им жабу, тиф и дифтерит!
Пускай
не продают души в рассрочку,
Пускай
душа их без штанов парит...
<1909>