Они войдут в
сады эдемские,
по которым текут
реки:
там для них
все, чего ни захотят.
Коран, гл. 16, ст. 33
Когда
душа мрачна, как гроб,
И
жизнь свелась к краюхе хлеба,
Невольно
подымаешь лоб
На
светлый зов бродяги Феба, –
И смех, волшебный алкоголь,
Наперекор земному аду,
Звеня, укачивает боль,
Как волны мертвую наяду...
Любой
зеленый летний день,
Домишко,
елка у оврага,
Добряк-приятель,
зной и тень –
Волнуют
небывалой сагой...
Сядь, Муза, вот тебе канва, –
Распутай все шелка и гарус,
И пусть беспечные слова
Заткут узором вольный парус!
……………………………..
Матвей
Степаныч, адвокат,
Владелец
хутора под Вильно,
Изящно
выгнув торс назад,
Сказал
с улыбкою умильной:
«Ну что ж, задумчивый поэт,
Махнем-ка к тетушке на хутор?
Там воздух сладок, как шербет,
Там есть и сыр, и хлеб, и буттер...»
И вот
пошли. Плывут поля...
Гудит
веселый столб букашек.
Как
паруса вдоль корабля,
Надулись
пазухи рубашек.
Бормочет пьяный ветерок,
От елок тянет скипидаром.
Степаныч жарит сквозь песок,
А я за ним плетусь омаром.
Пришли!
Внизу звенит река
Живой
и синенькой полоской.
Вверху
с ужимкой старика
Присел
на горке домик плоский.
На кухне тетушка стучит.
В столовой солнце – древний пращур...
Матвей Степаныч ест, как кит,
А я, как допотопный ящур!
Еда –
не майский горизонт
И не
лобзание русалки,
Но
без еды и сам Бальмонт
В
неделю станет тоньше палки...
Господь дал зубы нам и пасть
(Но, к сожаленью, мало пищи), –
За целый тощий месяц всласть
Наелись мы по голенище!..
Ведро
парного молока!
Горшок
смоленской жирной каши,
Бедро
соленого быка
И две
лоханки простокваши!!!
Набив фундамент, адвокат
Идет, икая, на крылечко.
Я сзади, выпучив фасад,
Как растопыренная печка.
Перед
крыльцом свирепый пес
Раскрыл
зловеще глазенапы,
Но
вдруг раздумал, поднял нос
И
положил на грудь мне лапы.
Сирень, как дьявол, расцвела!
Глотаю воздух жадной глоткой.
Над носом дзыкает пчела,
И машет липа мощной щеткой.
Пошли
в лесок и сели в тень.
Степаныч
сунул в рот былинку,
Надвинул
шляпу набекрень
И
затянул свою волынку:
«Интеллигентный блудный сын,
К сосцам земли припал я снова...
Как жук, взобравшийся на тын,
Душа в лазурь лететь готова!
Старик
Руссо вполне был прав:
Рок
горожан ужасно тяжек...
Как
славно средь коров и трав
Дня
три прошляться без подтяжек!
Поесть, поспать, пойти в поля,
Присесть с пастушкой возле ели...
Земля! Да здравствует земля!..
Какого черта, в самом деле!..»
«Какой,
вздохнул я, там Руссо!
Здесь
– хутор, в городе – клиенты.
Лицо,
как круглое серсо...
Бывают,
брат, милей моменты:
Пиджак редеет, как вуаль,
В желудке – совестно поведать...»
Племянник, пасть уставив вдаль,
Орет нам издали: «О-бе-дать!»
Опять
едим! О, суп с лапшой,
Весь
в жирных глазках, желтый, пылкий...
На стул
трехногий сев пашой,
Степаныч
ест, как молотилка...
«Что слышно в городе?» – «Угу».
Напрасно тетушка спросила:
Кто примостился к пирогу,
Тот лаконичен, как могила...
В
гостиной – рыхлая софа,
На
дне софы – живот и пятки.
Дымится
трубочка. Лафа!
Синьор,
уснули? – Взятки гладки.
Как морж, храпит мой визави,
На лбу колышется газета,
И мухи в бешенстве любви,
Жужжа, флиртуют вдоль жилета.
На
стенке в бусах и чадре
Висит
грудастый бюст Тамары.
Запели
пилы на дворе,
Душа
напевнее гитары...
Шуршат страницы под рукой:
«Война и мир», «Новейший сонник».
Слежу, прильнув к столу щекой,
Как едет в небо подоконник...
Но
вот в стекло ползет закат,
Краснея,
словно алкоголик.
В столовой
мисками стучат...
Не
обойтись, увы, без колик!
Кряхтя, приятель мой встает,
Ворчит спросонья заклинанья
И долго смотрит на живот,
Как Чингисхана изваянье.
Хлопочет
тетушка опять
И
начиняет нас, как уток.
Вдвоем
пудов, пожалуй, с пять
Съедим
мы здесь в теченье суток!
«Матвей, дай гостю бурачков»...
Трещат все швы! Жую, как пьяный, –
А сон, знай, мажет вдоль зрачков
Тягучим клейстером нирваны.
Племянник
Степа, свесив зоб,
Сопит
и тычет гвоздь в винтовку.
Лень
встать, а то как ахнет в лоб,
Так
будешь к празднику с обновкой...
Клокочет толстый самовар.
Внутри – четыре круглых рожи...
Зудит, как муха, сонный пар.
Внизу рычит ночной прохожий.
Бросаем
«Ниву» к псам под стол, –
Пред
тетушкой склоняем шею
И,
зверски вдавливая пол,
Плетемся
к старичку Морфею.
Увы, ужасный диссонанс!
О, где перо Торквато Тассо?!
Мильоны блох, прервав свой транс,
Вонзились сразу в наше мясо...
На
чреве, бедрах и боках
Мы
били их, как львов в Сахаре!
Крутили
яростно в перстах,
На
свечке жгли... Какие твари!..
Мой друг в рубашке на полу
Сидел бледнее туберозы
И принимал, гремя хулу,
Невероятнейшие позы...
Едва
к рассвету замер бой.
Вокруг
кольцом белье мерцало.
Лохматый,
сонный и рябой,
Я
влез с башкой под одеяло
И слышал, как, во сне бурля,
Степаныч ерзал по постели:
«Земля! Да здравствует земля!
Какого черта, в самом деле!»...
1919, Вильно