1
В
ранний утра час покидал Милет я.
Тихо
было всё, ветерок попутный
Помощь
нам сулил, надувая парус,
В
плаваньи дальнем.
Город
мой, прощай! Не увижу долго
Я
садов твоих, побережий дальних,
Самоса
вдали, голубых заливов,
Отчего
дома.
Круг
друзей своих покидаю милых,
В
дальний, чуждый край направляю путь свой,
Бури,
моря глубь – не преграда ждущим
Сладкой
свободы.
Как
зари приход, как маяк высокий,
Как
костер вдали среди ночи темной,
Так
меня влечет через волны моря
Рим
семихолмный.
2
Тихо
в прохладном дому у философа Маилия Руфа,
Сад
– до тибурских ворот.
Розы
там в полном цвету, гиацинты, нарциссы и мята,
Скрытый
журчит водомет.
В
комнатах окна на юг (на всё лето он Рим покидает),
Трапеза
окнами в сад.
Часто
заходят к нему из сената степенные мужи,
Мудрые
речи ведут!
Часто
совета спросить забегают и юноши к Руфу:
Он
– как оракул для них.
Манлий
– знаток красоты; от раба до последней безделки –
Всё
– совершенство в дому.
Лучше
же нет его книг, что за праздник пытливому духу!
Вечно
бы книги читал!
Ласков
Манлий со мной, но без крайности, без излияний:
Сдержанность
мудрым идет.
3
Я
белым камнем этот день отмечу.
Мы
были в цирке и пришли уж поздно:
На
всех ступенях зрители теснились.
С
трудом пробились с Манлием мы к месту.
Все
были налицо: сенат, весталки;
Лишь
место Кесаря еще пустело.
И,
озирая пестрые ступени,
Двух
мужей я заметил, их глаза
Меня
остановили... я не помню:
Один
из них был, кажется, постарше
И
так смотрел, как заклинатель змей, –
Глаз
не сводил он с юноши, тихонько,
Неслышно
говоря и улыбаясь...
А
тот смотрел, как будто созерцая
Незримое
другим, и улыбался...
Казалось,
их соединяла тайна...
И я
спросил у Манлия: «Кто эти?»
– Орозий-маг
с учеником; их в Риме
Все
знают, даже задавать смешно
Подобные
вопросы... тише... цезарь. –
Что
будет, что начнется, я не знаю,
Но
белым камнем я тот день отметил.
4
С
чем сравню я тебя, тайной любви огонь?
Ты
стрела из цветов, сладкую боль с собой
Нам
всегда ты несешь; ты паутины сеть, –
Льву
ее разорвать нельзя.
Аргус
ты и слепец, пламя и холод ты,
Кроткий,
нежный тиран, мудрость безумья ты,
Ты
– здоровье больных, буря спокойная,
Ты
– искатель цветных камней.
Тихо
всё в глубине; сердце как спит у нас:
Эрос,
меткий стрелок, сердце пронзит стрелой –
Славно
луч заблестит алой зари дневной.
Мрак
ночной далеко уйдет.
Всё
сияет для нас, блеском залито всё,
Как
у лиры струна, сердце забьется вдруг,
Будто
факел зажгли в царском хранилище, –
Мрак
пещеры убит огнем.
Эрос,
факел святой, мрак разогнал ты нам,
Эрос,
мудрый стрелок, смерть и отраду шлешь,
Эрос,
зодчий-хитрец, храмы созиждешь ты,
Ты
– искатель цветных камней.
5
Я к
магу шел, предчувствием томим.
Был
вечер, быстро шел я вдоль домов,
В
квартал далекий торопясь до ночи.
Не
видел я, не слышал ничего,
Весь
поглощенный близостью свиданья.
У
входа в дом на цепи были львы,
Их
сдерживал немой слуга; в покоях
Всё
было тихо, сумрачно и странно;
Блестела
медь зеркал, в жаровне угли
Едва
краснели. Сердце громко билось.
К
стене я прислонившись, ждал в тиши.
И
вышел маг, но вышел он один...
6
Радостным,
бодрым и смелым зрю я блаженного мужа,
Что
для господства рожден, с знаком царя на челе.
Всем
не одно суждено, не одно ведь для всех – добродетель,
Смело
и бодро идет вечно веселый герой.
В
горных высотах рожденный поток добегает до моря.
В
плоских низинах вода только болото дает.
С
кровли ты можешь увидеть и звезды далекие в небе,
Темную
зелень садов, город внизу под холмом.
Скорым
быть, радости вестник, тебе надлежит; осушивши
Кубок
до дна, говори: «Выпил до капли вино».
И
между уст, что к лобзанью стремятся, разлука проходит.
Скорым
быть нужно, герой; куй, пока горячо.
Радостна
поступь богов, легка, весела их осанка,
Смех
им премудрей всего, будь им подобен, герой.
7
Казнят?
казнят? весь заговор открыт!..
Всё
цезарю известно, боги, боги!
Орозий,
юноша и все друзья
Должны
погибнуть иль бежать, спасаться.
По
всем провинциям идут аресты,
Везде,
как сеть, раскинут заговор.
Наверно,
правду Руф сказал, но что же будет?
И
юноша погибнет! он шепнул мне:
«Во
вторник на рассвете жди меня
У
гаванских ворот: увидит цезарь,
Что
не рабов в нас встретил, а героев».
8
Как
помню я дорогу на рассвете,
Кустарник
по бокам, вдали равнину,
На
западе густел морской туман,
И
за стеной заря едва алела.
Я
помню всадника... он быстро ехал,
Был
бледен, сквозь одежду кровь сочилась,
И
милое лицо глядело строго.
Сошел
с коня, чтоб больше уж не ехать,
Достал
мне письма, сам бледнел, слабея:
«Спеши,
мой друг! мой конь – тебе, скорее,
Вот
Прохору в Ефес, вот в Смирну; сам ты
Прочтешь,
куда другие. Видишь, видишь,
Меж
уст, к лобзанью близких, смерть проходит!
Убит
учитель, я едва умчался.
Спеши,
мой милый (всё слабел, склоняясь
Ко
мне). Прощай. Оставь меня. Не бойся».
И в
первый раз меня поцеловал он
И
умер... на востоке было солнце.
9
Солнце,
ты слышишь меня? я клянуся великою клятвой:
Отныне
буду смел и скор.
Солнце,
ты видишь меня? я целую священную землю,
Где
скорбь и радость я узнал.
Смерть,
не боюсь я тебя, хоть лицом я к лицу тебя встретил,
Ведь
радость глубже в нас, чем скорбь.
Ночь!
Мне не страшен твой мрак, хоть темнишь ты вечернее небо;
К
нам день святой опять придет!
Всех
призываю я, всех, что ушли от нас в мрак безвозвратный,
И
тех, чья встреча далека;
Вами,
любимыми мной, и которых еще полюблю я,
Клянуся
клятвою святой.
Радостный
буду герой, без сомнений, упреков и страха,
Орлиный
взор лишь солнце зрит.
Я
аргонавт, Одиссей, через темные пропасти моря
В
златую даль чудес иду.
Август 1904