1
Ложится снег...
Печаль во всей природе.
В моем же сердце
при такой погоде
Иль в пору
жарких и цветущих лет
Печаль всё о
тебе, о мой корнет,
Чью прядь волос
храню в своем комоде.
Так тягостно и
грустно при народе,
Когда приедет
скучный наш сосед!
Теперь надолго к
нам дороги нет!
Ложится снег.
Ни смеха, ни прогулок
нет в заводе,
Одна нижу я
бисер на свободе:
Малиновый,
зеленый, желтый цвет –
Твои цвета.
Увидишь ли привет?
Быть может, ведь
и там, в твоем походе
Ложится снег!
2
Я видела, как в
круглой зале
Гуляли вы, рука
с рукой;
Я слышала, что
вы шептали,
Когда, конечно,
вы не ждали,
Что мной нарушен
ваш покой.
И в проходной, на геридоне
Заметила я там письмо!
Когда вы были на балконе,
Луна взошла на небосклоне
И озарила вас в трюмо.
Мне все понятно,
все понятно,
Себя надеждой я
не льщу!..
Мои упреки вам
не внятны?
Я набелю румянца
пятна
И ваш подарок
возвращу.
О кошелек, тебя целую;
Ведь подарил тебя мне он!
Тобой ему и отомщу я:
Тебя снесу я в проходную
На тот же, тот же геридон!
3
Раздался трижды
звонкий звук, –
Открыла нянюшка
сундук.
На крышке из
журнала дама,
Гора священная
Афон,
Табачной фабрики
реклама
И скачущий
Багратион.
И нянька, наклонив чепец,
С часок порылась. Наконец
Из пыльной рухляди и едкой,
Где нафталин слоями лег,
Достала с розовою меткой
Зеленый длинный кошелек.
Подслеповатый
щуря глаз,
Так нянька начала
рассказ:
«Смотри, как
старый бисер ярок,
Не то что люди,
милый мой!
То вашей матушки
подарок.
Господь спаси и
упокой.
Ждала дружка издалека,
Да не дошила кошелька.
Погиб дружок в дороге дальней,
А тут приехал твой отец,
Хоть
стала матушка печальней,
Но снарядилась под венец.
Скучала или нет
она,
Но верная была
жена:
Благочестива,
сердобольна,
Кротка, прямая
детям мать,
Всегда казалася
довольна,
Гостей умела
принимать.
Бывало, на нее глядим, –
Ну, прямо Божий Херувим!
Волоски светлые, волною,
Бела, – так краше в гроб кладут.
Сидит вечернею порою
Да на далекий смотрит пруд.
Супруг же,
отставной гусар,
Был для нее,
пожалуй, стар.
Бывало, знатно
волочился
И был изрядный
ловелас,
Да и потом, хоть
и женился,
Не забывал он
грешных нас.
Притом, покойник сильно пил
И матушку, наверно, бил.
Завидит на поле где юбки,
И ну, как жеребенок, ржать.
А что же делать ей, голубке, –
Молиться да детей рожать?
Бледней, худее,
что ни день,
Но принесла вас
целых семь.
В Николу, как
тебя крестили,
Совсем она в
постель слегла
И, как малиной
ни поили,
Через неделю
померла.
Как гроб был крышкою закрыт,
Отец твой зарыдал навзрыд;
Я ж, прибирая для порядка,
Нашла в комоде медальон:
Волос там светло-русых прядка,
А на портрете прежний, "он".
С тех пор
осиротел наш дом...»
Отерла тут глаза
платком
И крышкою сундук
закрыла.
«Ах, няня, мать
была святой,
Когда и вправду
все так было!
Как чуден твой
рассказ простой!»
«Святой? Святой-то где же быть,
Но барыню грешно забыть.
Тогда ведь жили все особо:
Умели сохнуть по косе
И верность сохранять до гроба, –
И матушка была как все».
Сентябрь 1912