С безумной
недвижностью
приближаясь,
словно летящий
локомотив экрана,
яснее,
крупнее,
круглее, –
лицо.
Эти глаза в
преувеличенном гриме,
опущенный рот,
сломаны брови,
ноздря дрожит...
Проснись,
сомнамбула!
Какая судорога
исказила
черты
сладчайшие?
Яд, падение,
пытка, страх?..
Веки лоснятся в
центре дико...
Где лавровый
венец?
Почему как
мантия саван?
Д-а-а!! родная,
родная!
Твой сын не
отравлен,
не пал, не
страшится, –
восторг
пророчества дан ему:
неспокойно лицо
пророка,
и в слепящей
новизне старо.
Пожалуй, за
печать порока
ты примешь его
тавро.
Мужи – спокойны
и смелы –
братства,
работа, бой! –
но нужно, чтобы
в крепкое тело
пламя вдувал
другой.
Дуйте, дуйте,
братья!
Ничего, что
кривится бровь...
Сквозь дым,
огонь и проклятье
ливнем хлынет
любовь.
Нерожденный еще,
воскресни!
Мы ждем и
дождемся его...
Родина, дружба и
песни –
выше нет ничего!
Февраль 1923