Зеркальным
золотом вращаясь
в
пересечении лучей,
(Лицо, лицо, лицо!..)
стоит
за царскими вратами
невыносимый
и ничей!
В
осиной талии Сиама
искривленно
качнулся Крит
(Лицо, лицо, лицо!..)
В
сети сферических сияний
неугасаемо
горит.
Если
закрыть лицо покрывалом плотным,
прожжется
шитье тем же ликом.
Заточить
в горницу без дверей и окон,
с
вращающимся потолком и черным ладаном,
в
тайную и страшную молельню, –
вылезет
лицо наружу плесенью,
обугленным
и священным знаком.
Со
дна моря подымется невиданной водорослью,
из
могилы прорастет анемонами,
лиловым,
томным огнем
замреет
с бездонных болот...
Турин, Турин,
блаженный город,
в куске полотна
химическое богословье
хранящий,
радуйся ныне и присно!
Турманом
голубь: «Турин!» – кричит,
Потоком
По-река посреди кипит,
Солдатская
стоянка окаменела навек,
Я
– город и стены, жив человек!
Из
ризницы тесной хитон несу,
Самого
Господа Господом спасу!
Не потопишь,
не зароешь,
не запрешь,
не сожжешь,
не вырубишь,
не вымолишь
своего лица,
бедный царек,
как сам изрек!
В
бездумные, легкие, птичьи дни – выступало.
Когда
воли смертельной загорались огни – выступало.
Когда
голы мы были, как осенние пни, – выступало.
Когда
жалкая воля шептала: «распни!» – выступало.
Отчалил
золотой апрель
на
чайных парусах чудесных, –
дух
травяной, ветровый хмель,
расплавы
янтарей небесных!
Ручьи
рокочут веселей,
а
сердце бьется и боится:
всё
чище, девственней, белей
таинственная
плащаница.
Открываю руки,
открываю сердце,
задерживаю дыханье,
глаза перемещаю в грудь,
желанье – в голову,
способность двигаться – в уши,
слух – в ноги,
пугаю небо,
жду чуда,
не дышу….
Еще, еще....
Кровь
запела густо и внятно:
«Увидишь
опять вещие пятна».
Апрель 1923