В моем сознанье – дымы
дней сожженных,
Остывший чад страстей
и слепоты.
Я посещал дома
умалишенных, –
Мне близки их безумные
мечты,
Я знаю облик наших
заблуждений,
Достигнувших
трагической черты.
Как цепкие побеги тех
растений,
Что люди чужеядными
зовут,
Я льнул к умам,
исполненным видений.
Вкруг слабых я
свивался в жесткий жгут,
Вкруг сильных вился с
гибкостью змеиной,
Чтоб тайну их на свой
повергнуть суд.
От змея не укрылся ни
единый,
Я понял все, легко
коснулся всех,
И мир возник
законченной картиной.
Невинность, ярость,
детство, смертный грех,
В немой мольбе
ломаемые руки,
Протяжный стон, и
чей-то тихий смех, –
Простор степей с
кошмаром желтой скуки,
Оборыши отверженных
племен.
Все внешние и
внутренние муки, –
Весь дикий пляс под
музыку времен,
Все радости – лишь
ткани и узоры,
Чтоб скрыть один
непреходящий сон.
На высшие я поднимался
горы,
В глубокие спускался
рудники,
Со мной дружили гении
и воры.
Но я не исцелился от
тоски,
Поняв, что неизбежно
равноценны
И нивы, и бесплодные
пески.
Куда ни кинься, мы
повсюду пленны,
Все взвешено на
сумрачных весах,
Творцы себя, мы вечны
и мгновенны.
Мы звери – и зверьми
внушенный страх,
Мы блески – и гасители
пожара,
Мы факелы – и ветер мы
впотьмах.
Но в нас всего сильней
ночная чара:
Мы хвалим свет заката,
и затем
Двенадцатого с башен
ждем удара.
Создавши сонмы
солнечных систем,
Мы смертью населили их
планеты,
И сладко нам, что
мрак-утайщик нем.
Во тьме полночной
слиты все предметы.
Скорей на шабаш, к
бешенству страстей.
Мы дьявольским сиянием
одеты.
Мешок игральных
шулерских костей,
Исполненные скрытого
злорадства,
Колдуньи, с кликой
демонов-людей,
Спешат найти убогое
богатство
Бесплодных ласк,
запретную мечту
Обедни черной, полной
святотатства.
И звезды мира гаснут
налету,
И тень весов качается
незримо
На мировом
таинственном посту.
Все взвешено и все
неотвратимо.
Добро и зло – два лика
тех же дум.
Виденье мира тонет в
море дыма.
Во мгле пустынь
свирепствует самум.