В день четверга,
излюбленный у нас,
Затем что это праздник
всех могучих,
Мы собрались в
предвозвещенный час.
Луна была сокрыта в
дымных тучах,
Возросших как леса и
города.
Все ждали тайн и ласк блаженно-жгучих.
Мы донеслись по
воздуху туда,
На кладбище, к уюту
усыпленных,
Где люди днем лишь
бродят иногда.
Толпы колдуний, жадных
и влюбленных,
Ряды глядящих
пристально людей,
Мы были сонмом духов
исступленных.
Один, мудрейший в
знании страстей,
Был ярче всех лицом
своим прекрасным.
Он был наш царь,
любовник всех, и Змей.
Там были свечи с
пламенем неясным,
Одни с
зеленовато-голубым,
Другие с
бледно-желтым, третьи с красным.
И все они струили
тонкий дым.
Кто подходил и им
дышал мгновенье,
Тот становился тотчас
молодым.
Там были пляски, игры,
превращенья
Людей в животных, и
зверей в людей,
Соединенных в счастии
внушенья.
Под блеском тех
изменчивых огней,
Напоминавших летнюю
зарницу,
Сплетались члены
сказочных теней.
Как будто кто вращал
их вереницу,
И женщину всегда
ласкал козел,
Мужчина обнимал всегда
волчицу.
Таков закон, иначе –
произвол,
Особый вид волнующей
приправы,
Когда стремится к полу
чуждый пол.
Но вот в сверканье
свеч седые травы
Качнулись,
пошатнулись, возросли,
Как души, сладкой
полные отравы.
Неясный месяц выступил
вдали
Из дрогнувшего на небе
тумана,
И жабы в черных
платьях приползли.
Давнишние созданья
Аримана,
Они влекли колдуний
молодых,
Еще не знавших
сладостей дурмана.
Наш круг разъялся,
принял их, затих,
И демоны к ним жадные
припали,
Перевернув порядок
членов их.
И месяц им светил из
дымной дали,
И Змей наш устремил на
них свой взгляд,
И мы от их блаженства
трепетали.
Но вот свершен
таинственный обряд,
И все колдуньи, в снах
каких-то гневных,
«Давайте мертвых! Мертвых
нам!» кричат.
Протяжностью заклятий
перепевных,
Составленных из
повседневных слов,
Но лишь не в
сочетаньях ежедневных, –
Они смутили мирный сон
гробов,
И из могил
расторгнутых восстали
Гнилые трупы ветхих
мертвецов.
Они сперва как будто
выжидали,
Потом, качнувшись,
быстро шли вперед,
И дьявольским сиянием
блистали.
Раскрыв отживший,
вдруг оживший, рот,
Как юноши, они к
колдуньям льнули,
И всю толпу схватил
водоворот.
Все хохоты в одном
смешались гуле,
И сладостно казалось
нам шептать
О тайнах смерти, в
чувственном разгуле.
Отца ласкала дочь, и
сына мать,
И тело к телу жаться
было радо,
В различности
искусства обнимать.
Но вот вдали, где
кончилась ограда,
Раздался первый
возглас петуха,
И мы спешим от гнили и
распада, –
В блаженстве соучастия
греха.