Волшебный час вечерней
тишины,
Исполненный невидимых
внушений,
В моей душе
расцвечивает сны.
В вечерних водах много
отражений,
В них дышит Солнце,
ветви, облака,
Немые знаки зреющих
решений.
А между тем широкая
река
Стремит вперед
свободное теченье,
Своею скрытой жизнью
глубока.
Минувшие незнанья и
мученья
Мерцают бледнолицею
толпой,
И я к вам полон
страстного влеченья.
Мне снится сумрак
бледно-голубой,
Мне снятся дни
невинности воздушной,
Когда я не был – для
других – судьбой.
Теперь, толпою властвуя
послушной,
Я для нее – палач и
божество,
Картинность дум – в их
смене равнодушной.
Но не всегда для сердца
моего
Был так отвратен образ
человека,
Не вечно сердце было
так мертво.
Мыслитель,
соблазнитель, и калека,
Я более не полюблю
людей,
Хотя бы прожил век
Мельхиседека.
О, светлый май, с
блаженством без страстей!
О, ландыши, с их
свежестью истомной!
О, воздух утра,
воздух-чародей!
Усадьба. Сад с беседкою
укромной.
Безгрешные деревья и
цветы.
Луна весны в лазури
полутемной.
Все памятно. Но Гений
Красоты
С Колдуньей Знанья,
страшные два духа,
Закляли сон младенческой
мечты.
Колдунья Знанья, жадная
старуха,
Дух Красоты, неуловимый
змей,
Шептали что-то
вкрадчиво и глухо.
И проклял я невинность
первых дней,
И проходя уклонными
путями,
Вкусил всего, чтоб все
постичь ясней.
Миры, века – насыщены
страстями.
Ты хочешь быть
бессмертным, мировым?
Промчись, как гром, с
пожаром и с дождями.
Восторжествуй над
мертвым и живым,
Люби себя – бездонно,
ненасытно,
Пусть будет символ твой
– огонь и дым.
В борьбе стихий
содружество их слитно.
Соедини их
двойственность в себе,
И будет тень твоя в
веках гранитна.
Поняв Судьбу, я равен
стал Судьбе,
В моей душе равны лучи
и тени,
И я молюсь – покою и
борьбе.
Но все ж балкон и
ветхие ступени
Милее мне, чем пышность
гордых снов,
И я миры отдам за куст
сирени.
Порой – порой! – весь
мир так свеж и нов,
И все влечет, все
близко без изъятья,
И свист стрижей, и звон
колоколов, –
По кой могил, незримые
зачатья,
Печальный свет
слабеющих лучей,
Правдивость слов
молитвы и проклятья, –
О, все поет и блещет
как ручей,
И сладко знать, что ты
как звон мгновенья,
Что ты живешь, но ты
ничей, ничей.
Объятый безызмерностью
забвенья,
Ты святость и
преступность победил,
В блаженстве мирового
единенья.
Туман лугов, как тихий
дым кадил,
Встает хвалой гармонии
безбрежной,
И смыслы слов ясней в
словах светил.
Какой восторг –
вернуться к грусти нежной,
Скорбеть, как
полусломанный цветок,
В сознании печали
безнадежной.
Я счастлив, грустен,
светел, одинок,
Я тень в воде,
отброшенная ивой,
Я целен весь, иным я
быть не мог.
Не так ли предок мой
вольнолюбивый,
Ниспавший светоч
ангельских систем,
Проникся вдруг
печальностью красивой, –
Когда, войдя лукавостью
в Эдем,
Он поразился блеском
мирозданья,
И замер, светел,
холоден, и нем.
О, свет вечерний!
Позднее страданье!