Как стих сказителя
народного,
Из поседевшей старины,
Из отдаления холодного,
Несет к нам стынущие
сны, –
Так темной полночью
рожденные
Воззванья башенных
часов,
Моей душою повторенные,
Встают как говор
голосов.
И льнут ко мне с мольбой
и с ропотом:
«Мы жить хотим в уме
твоем».
И возвещают тайным
шепотом:
«Внимай, внимай, как мы
поем.
Мы замираем, как
проклятия,
Мы возрастаем, как
прибой.
Раскрой безгрешные
объятия,
Мы все обнимемся с
тобой».
И я взглянул, и вдруг,
нежданные,
Лучи Луны, целуя мглу,
Легли, как саваны
туманные,
Передо мною на полу.
И в каждом саване –
видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы
наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.
Я жду, лежу, как труп,
но слышащий.
И встала тень, волнуя
тьму,
И этот призрак еле
дышащий
Приникнул к сердцу
моему.
Какая боль, какая
страстная,
Как сладко мне ее
продлить!
Как будто тянется
неясная
Непрерываемая нить!
И тень все ближе
наклоняется,
Горит огонь зеленых
глаз,
И каждый миг она
меняется,
И мне желанней каждый
раз.
Но снова башня дышит
звуками,
И чей-то слышен тихий
стон,
И я не знаю, чьими
муками
И чьею грудью он рожден.
Я только знаю, только
чувствую,
Не открывая сжатых глаз,
Что я как жертва
соприсутствую,
И что окончен сладкий
час.
И вот сейчас она
развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый
день.