Я мать, и я люблю детей.
Едва зажжется Месяц, серповидно,
Я плачу у окна.
Мне больно, страшно, мне
мучительно-обидно.
За что такая доля мне дана?
Зловещий пруд, погост, кресты,
Мне это все отсюда видно,
И я одна.
Лишь Месяц светит с высоты.
Он жнет своим серпом? Что жнет? Я
брежу.
Полно. Стыдно.
Будь твердой. Плачь, но твердой
нужно быть.
От Неба до Земли, сияя,
Идет и тянется нервущаяся нить.
Ты мать, умей, забыв себя,
любить.
Да, да, я мать, и я дурная,
Что не умела сохранить
Своих детей.
Их всех сманила в пруд Колдунья
злая,
Которой нравится сводить с ума
людей.
Тихонько ночью приходила,
Когда так крепко я спала,
Мой сон крепя, детей будила.
Какая в ней скрывалась сила,
Не знаю я. Весь мир был мгла.
Своей свечой она светила,
И в пруд ее свеча вела.
Чем, чем злодейка ворожила,
Не знаю я.
О, с теми, кто под сердцем был, расстаться,
О, жизнь бессчастная моя!
Лишь в мыслях иногда мы можем
увидаться,
Во сне.
Но это все – не все. Она
страшней, чем это.
И казнь безжалостней явила
Ведьма мне.
Вон там, в сиянье месячного
света,
В той люльке, где качала я
детей,
Когда малютками они моими были,
И каждый был игрушкою моей,
Пред тем, как спрятался в могиле
И возрастил плакун-траву,
Лежит подменыш злой, уродливый,
нескладный,
Которого я нежитью зову,
Свирепый, колченогий, жадный,
Глазастый, с страшною распухшей
головой,
Ненасытимо-плотоядный,
Подменыш злой.
Чуть взглянет он в окно – и лист
березы вянет.
Шуршит недобрый вихрь желтеющей
травой, –
Вдруг схватит дудку он, играть
безумно станет,
И молния в овины грянет,
И пляшет все кругом, как в
пляске хоровой,
Несутся камни и поленья,
Подменыш в дудку им дудит,
А люди падают, в их сердце
онеменье,
Молчат, бледнеют – страшный вид.
А он глядит, глядит стеклянными
глазами,
И ничего не говорит.
Я не пойму, старик ли он,
Ребенок ли. Он тешится над нами.
Молчит и ест. Вдруг тихий стон.
И жутко так раздастся голос
хилый: –
«Я стар, как древний лес!»
Повеет в воздухе могилой.
И точно встанет кто. Мелькнул,
прошел, исчез.
Однажды я на страшное решилась:
–
Убить его. Жить стало невтерпеж.
За что такая мне немилость?
Убрать из жизни эту гнилость.
И вот я наточила нож.
А! как сегодня ночь была, такая.
На небе Месяц встал серпом.
Он спал. Я подошла. Он спал. Но
Ведьма злая
Следила в тайности, стояла за
углом.
Я не видала. Я над ним стояла:
Я только видела его.
В моей душе горело жало.
Я только видела его.
И жажду тешила немую: –
Вот эту голову, распухшую и
злую,
Отрезать, отрубить, чтобы исчез
паук,
Притих во мраке гробовом.
«Исчезнешь ты!» И я ударила
ножом.
И вдруг –
Не тело предо иной, мякина,
Солома, и в соломе кровь,
Да, в каждом стебле кровь и тина.
И вот я на пруду. Трясина.
И в доме я опять. И вновь
Белеет Месяц серповидно.
И я у моего окна.
В углу подменыша мне видно.
Там за окном погост. Погост. И я
одна.