Средь ликов тех, чьи
имена, как звезды,
Горят векам и миллионам
глаз,
И чей огонь еще в
тысячелетьях
Не перестанет радугу
являть,
А может быть, зажжется
новым небом,
Иль будет жить как
песнь, как всплеск волны,
Я полюбил, уже давно,
два лика,
Что кажутся всех
совершенней мне.
Один – спокойный,
мудрый, просветленный,
Со взглядом,
устремленным внутрь души,
Провидец, но с
закрытыми глазами,
Или полузакрытыми, как
цвет
Тех лотосов, что утром
были пышны,
Но, чуя свежесть,
сжались в красоте,
И лотосов иных еще, что
только
В дремотной грезе видят
свой расцвет.
Царевич, отказавшийся
от царства,
И возлюбивший нищенский
удел,
Любимый, разлучившийся
с женою,
Бежавший из родной
семьи своей,
Прошедший все вершины
созерцанья,
И знавший истязания
всех мук,
Но наконец достигший
лет преклонных,
Как мощный дуб среди
лесных пустынь.
Спокойствию он учит и
уменью,
Сковав себя, не
чувствовать цепей,
Поработив безумящие
страсти
Смотреть на мир как на
виденьи сна,
В величии безгласного
затона
Молчать и быть в
безветрии души,
Он был красив, и в час
его кончины
Цветочный дождь низлился
на него.
Другой – своей
недовершенной жизнью –
Взрывает в сердце
скрытые ключи,
Звенящий стон любви и
состраданья,
Любви, но не спокойной,
а как крик,
В ночи ведущий к зареву
пожара,
Велящий быть в борьбе и
бить в набат,
И боль любить, ее благословляя,
Гвоздями прибивать себя
к кресту.
Но только что предстал
он как распятый,
Он вдруг проходит с
малыми детьми,
И с ними шутит, птица в
стае птичек,
И он сидит пируя на
пиру,
В хмельной напиток воду
превращает,
Блуднице отпустил ее
грехи,
Разбойнику сказал: «Ты
будешь в Царстве».
И нас ведет как духов
по воде.
Угадчивый,
смутительно-утайный,
Который, говоря, не
говорит,
А только намекает,
обещая,
Узывчивый, как дальняя
свирель,
Его покинешь, вдруг он
вновь с тобою,
И веришь, и опять идешь
за ним,
И вдруг умеет он
промолвить слово,
Что хочешь ты услышать
в крайний миг.
Но тот другой,
безгласным чарованьем,
Не меркнет он, светясь
в своих веках,
Бросая белый свет, поет
безмолвно,
Глядит в себя, весь
отрицая мир,
И подойдя к такому
изваянью,
Глядишь в себя и видишь
в первый раз,
Что мир не мир, а
только привиденье,
А ты есть мир, и верно
все в тебе.
К тому я приближаюсь и
к другому,
И от обоих молча ухожу
Светлей себя, сильнее,
и красивей,
Но слышу – жажду я не
погасил.
И сильным, что смиренье
возлюбили,
Слагаю я бесхитростную
песнь,
Не облекая чувство в
звон созвучий,
Не замыкая стих свой
острием.
Я говорю: И красота
покоя,
И чары отреченья чужды
мне,
Я знаю их в моей
размерной доле,
Но чувствую, что третий
есть исход,
И в нем я как пчела в цветке
и в улье,
И в нем я птица в лете
и в гнезде,
И в нем я стебель
пьющий и дающий,
И Солнце мой учитель в
небесах.
Я выхожу весною ранней
в поле,
И он со мной, помощник
верный, конь,
И я, соху ведя, пронзаю
глыбы,
А жаворонок сверху мне
поет.
О, вейся, вейся,
жаворонок выше,
И пой псалмы звучнее,
чем в церквах,
И свей из тонких травок
для подруги
И для птенцов заветное
гнездо.
Я слушаю тебя, крылатый
вестник,
Благословляю каждый миг
земли –
Так с Богом говорит вся
эта бедность,
Так в каждом миге чувствую
я смысл,
Что с жаворонком мне не
нужно мира,
И с пашнею не нужно мне
креста, –
Всем, что во мне, служу
обедню Солнцу,
И отойду, когда оно
велит.