Есть глубинное юродство
Голубиной чистоты,
Человека с зверем
сходство,
Слитье в цельность я и
ты.
Все со мною, все со
мною,
Солнце, Звезды, и
Луна,
Мир я в Церковь
перестрою,
Где душе всегда слышна
Псалмопевчества
струна.
Был один такой
прохожий
Схвачен. – «Кто ты?» –
«Божий сын».
« – Песий сын?» – «И
песий тоже».
В этом крае Господин
Порешил, что он –
безумный.
Отпустили. И во всех,
Средь толпы
бездушно-шумной,
Вызывал слепой он
смех.
Вот мужик над жалкой
клячей
Измывается кнутом.
Тот к нему: – «А ты б
иначе.
Подобрей бы со
скотом».
« – Ты подальше, сын
собачий»,
Рассердившийся сказал.
Тот, лицом припавши к
кляче,
Вдруг одну оглоблю
взял,
И промолвил: – «Кнут
не страшен,
Что ж, хлещи уж и
меня.
Для телег мы и для
пашен.
А тебе-то ждать огня».
И хлеставший,
удивленный,
Лошадь больше не
хлестал.
Юродивый же, как
сонный,
Что-то смутное шептал.
« – Если Бог – Отец
превышний,
Все мы – дети у Отца.
В Доме – все, никто –
не лишний.
Черви сгложут
мертвеца.
Без червей нам быть
неможно,
Смерть придет, и жизнь
придет.
В мире шествуй
осторожно,
Потому что пламень
ждет.
Хоть червя здесь кто
обидит,
Побывать тому в Аду.
Кто же мир как правду
видит,
В сердце примет он
звезду.
Он с огнем в душе
здесь в мире,
Согревая всех других,
Смотрит зорче, видит
шире,
И поет как птица стих.
Если спросят: – Кто
вам предки? –
Молвим: – Волны предки
нам,
Камни, звери, птицы,
ветки.
Ходит ветер по
струнам,
Дождь скопляется на
камне,
Птице есть испить
чего.
Сила виденья дана мне,
Всюду вижу –
Божество».
Так ходил тот юродивый
По базарам меж слепых,
В сером рубище –
красивый,
Вечно добрый – между
злых.
Шла за ним везде собака,
С нею жил он в конуре.
И вещал: – «Вкусивши
мрака,
Все проснемся мы в
Заре».