Серый волк из угрюмой,
давно прозвучавшей нам, сказки.
Ты по-прежнему воешь в
промерзлых пустынных лесах.
На деревню зайдешь. Но
не так. Без бывалой опаски.
Сатанинские свечи
пылают в звериных глазах.
Ты добычу найдешь. Все деревни баранами
скупы.
И угнали коней. И корова, – где встретишь
ее?
Но желанны для волка людские, хоть тощие,
трупы.
То, что он не доел, – налетит, доклюет
воронье.
Пожимаясь в лохмотьях,
уходит седая Забота.
Побелевшие щеки.
Исканье во впалых глазах.
И с клюкою вослед
пробирается призрачный кто-то.
Это Смерть? Или
Совесть? Убийство? Отчаянье? Страх?
Перекинулись тени в глаза, где
расплескано горе,
Не из глаз подоспевших, безглазых
назойливых ям.
Обнялись. Зашагали вдвоем в оскудевшем
просторе,
По немым косогорам, по брошенным мертвым
полям.
Вот усадьбу прошли,
где в разбитые окна метели
Набросали снегов.
Настелили постели. Поспи.
И уходят вперед по
крутящейся снежной кудели.
От сугроба к сугробу.
В лесах. В пустырях. На степи.
Миновали деревню. Другую. Село миновали.
Нет людей. Нарастанье отверженных
брошенных мест.
И на каждую дверь подышали в безмолвной
печали.
Где дохнут, там означится, белой
проказою, крест.
Утомило безлюдье.
Прискучило мертвое дело.
Завертелись в снегах
две метели беды мировой.
А Луна в высоте –
словно лик из застывшего мела,
Словно глаз мертвеца,
– приоткрыт, но давно неживой.