Какая опрометчивая
юность,
В ней все – мечта,
загадка и зеркальность,
Ей любо отразить в себе
все небо,
Она в дремучий лес
вступает с песней.
Не чувствует, о чем
шумят вершины,
И тонет в неожиданной печали.
На рубеже таинственной
печали,
В ненасытимой жажде
грусти юность,
Ей говорят древесные
вершины,
Что в мире опрокинута
зеркальность,
Немая синь не отвечает
песней,
Лишь говорит огнем и
громом небо.
Не высота, а глубь и
бездна – небо,
В нем свиток неисчисленной
печали,
И страстью, сказкой,
жаждой, мыслью, песней,
Всем тем, что манит и
волнует юность.
В бездонную откинувшись
зеркальность,
До острой мы касаемся
вершины.
Как шелестят, поют,
шумят вершины
О том, что от земли
отдельно небо,
Что, глянув ниц в
затонную зеркальность,
Звезда всегда исполнена
печали,
И что всегда, идя,
проходит юность,
И где она, – за лесом
скрылась с песней.
Старинной многоопытною
песней,
Вещают многолиственно
вершины,
Что где-то там за лесом
тонет юность,
Лишь зачерпнув чуть-чуть
немое небо,
И все же столько взяв в
себя печали,
Что ею вся полна ее
зеркальность.
Лесное эхо, призрак,
зов, зеркальность,
Невнятный сказ,
пропетый дальней песней.
Блестящий луч, упавший
в грань печали,
Шумящие древесные
вершины,
Что зыбью всходят, а не
входят в небо,
Такая ты, всегда такая
юность.
О, юность, ты алмазная
зеркальность,
Ты чуешь небо, меришь
землю песней,
Дойдя вершины, не
уйдешь печали.