Извечным, исподним, из
недр исходящим,
Исторгнутым вкось из
седой старины,
Мне кажется камень над Морем,
звучащим,
Как рокот одной
семиверстной струны.
Обломок дольмена? Взнесенность менгира?
Рунический камень забытых веков?
Не ближе ли к зорям, к зачатию мира?
Обломок потопших давно берегов?
Извергнут из бездны?
Закинут из выси?
Один – не изъеденный
зубьями дней,
Где некогда были
лукавые рыси,
Лишь козы срывают
верхушки стеблей.
Где некогда к зубру рычали медведи
О радостях схватки средь чащи лесной.
Лишь волны да волны в созвучной беседе;
Да кружево пены сквозной пеленой.
И детские всклики из
дальней деревни
Вплетаются в лепет, в
полет ветерка.
Не сказка ли – были? И
был ли тот древний
Размах исполинский, чья
рама – века?
Но вот издалека, безвестно откуда,
С черты кругоема, гульлив, говорлив,
Качая и теша пришествие гуда,
Уж мчит, набегает, подходит прилив.
Объем переклички всех
тех, чье хотенье
Гремело из пушек,
свистело стрелой,
Кто должен был жаждать
– достичь отдаленья,
И шествовал громом,
взлелеянным мглой,
Одни – потонули, другие – убиты,
И худшую третьи узнали печаль,
Что ломки былинки и хрупки граниты,
И близко-доступна дальнейшая даль.
В чем вольная воля? Не
в жажде ли воли?
А воля – неволя, коль
воля – в руках.
Срываясь кометой,
летишь не на дно ли?
Не прах ли наш вечный –
в чужих берегах?
Какая истома, какай тоска мне
Всю призрачность видеть земных перемен.
Я пепел под Солнцем, я распят на камне,
Забытое знамя проломленных стен.
Поет, но не внемлет,
простор Океана,
Он жаждет и точит, он
хочет всего.
Добросил залы он из
дальнего стана,
Во всем лукоморьи
созвучья – его.
И вдруг утоленье. Пронзает услада.
Сверши назначение крови своей.
Пролей, если нужно. Чужую – не надо.
Но в мире свершений – своей не жалей.