Я серею. Пыльная. Не
злая.
Все же доброй быть мне
не дано.
Брызни мною в хмель, – и
я шальная,
Отравляя хлебное вино.
Путники тоскуют в
бездорожьи,
Я качаюсь молча на
степи.
Друг до друга молвят
дети Божьи: –
«Трудно жить. А ты,
брат, потерпи».
На степях безрадостно расту
я.
Дуя, ветер свищет: «Не
неволь!»
Солончак мерцает, зло
колдуя,
Земь; но сушь, и
выцветает соль.
Слышала я слово от
шайтана,
Будто я в расцвете
хороша.
Пчелы не со мною утром
рано,
Меду я не выдыхну, дыша.
Слышала я клич: «Сарынь
на кичку!»
Хохот. Гик. Ватаги
буйной гул.
Видела, как
птичку-невеличку
Беркут, хан орлов,
скогтив, сглотнул.
А потом, с гортанным
зычным словом,
Половчанин беркута убил,
И стрелу пером тем
беркутовым
Оперил к разгрому
Русских сил.
И погнали связанных в
неволю,
Спотыкались в путах мал
и стар.
И росла по Дикому я
Полю,
Через степь смотрела на
пожар.
Что вчера? Что завтра? Я
не знаю.
В сор один все мысли
сплетены.
Я во сне, без меры и без
краю,
Вопли пытки в рокоте
зурны.
Чуть Луна ущербленной
горбушкой
Глянет, – Сатанинский
кончен пир.
Где-то лес. Весна с
лесной опушкой.
Степь и крышка неба –
весь мой мир.
Конь проскачет. Ржанье
пронесется.
Вьется, бьется, к
листьям жмется пыль.
Как же Божьим деревом
зовется
То же, что зовется
чернобыль?
Путника хочу предостеречь
я: –
Божий ратник, шествуй в
мир святынь.
В горьком – крепь. И
крепость есть злоречья.
Но меня не трогай. Я
полынь.