И вновь, как в первый
раз, весна
Первоначальна и нежна.
И ткется в памяти
рассказ,
Как полюбил я в первый
раз.
Я был, но не был я поэт,
Мне было слишком мало
лет.
Для слов еще не прибыл
срок.
Но всюду чуял я намек.
И был и не был я поэт,
Но ясно видел ткань
примет.
И разумел я птичий крик,
И знал, о чем поет
родник.
Я знал, в чем смысл и в
чем тут счет,
Коль кошка мягко спину
гнет,
И свой извивный хвост
змеит,
А взор горит, как
малахит.
По ржанью лошади следил
Теченье злых и добрых
сил.
Смотря, как ухом конь
прядет,
Читал я нечет или чет.
По флейте иволги, я
ждал,
Чтоб вешний гром
загрохотал.
И слышал в звуке я
другом,
Что налилась она дождем.
Призыв малиновки в
кустах,
«Зии», прерывный,
взрывный страх,
Я знал, остерегал
подруг,
Что ястреб близко чертит
круг.
Ворчанье сетера во сне,
В час зноя, говорило
мне,
Что и в дремоте шлет он
клич
И стойкой указует дичь.
Раскатный голос петуха,
Как возглас вещего
стиха,
И луч, лежащий на полу,
Вечернюю вещали мглу.
Мычанье медленных коров
Мне было вязью кротких
слов,
Что добрый им уют в
хлеву,
И что в довольстве я
живу,
Смеясь, играл бичом
пастух,
Он хлопал им и тешил
слух.
И топот вспугнутых овец
Гласил, что дню пришел
конец.
Мне было внятно, почему
Приходит ночь и стелет
тьму.
Мне снились лестницы в
ночи,
Перила – звонкие лучи.
И я всходил, и я сходил,
Был звон кадил, и сшибки
сил.
Во сне и снах – как в
бездне мы,
Но всходит Солнце нам из
тьмы.
Весна. Наш деревенский
край –
Держава в светлый месяц
май.
Как скипетр царский –
каждый сук,
Где шелест, лист и
певчий звук.
Сережки ветер для берез
Из кладовых зимы принес.
Запястья всюду
разбросал.
Бери, кто стар. Бери,
кто мал.
Отвеян утренний туман,
Весь луг наш – синий
сарафан.
А там, и там, и там –
лужки,
Как красно-желтые
платки.
На ивах сколько желтых
бус!
Межа – ширинка и убрус.
Была от Солнца здесь
игла,
И все пруды как зеркала.
Увит кустами наш балкон,
В сирени стон, жужжащий
звон.
В ней пчелы, осы и
шмели,
Средь слуг созвучий –
короли.
Та бабочка, что так
бела,
Ее снежинка родила.
А махаон – игра желта,
Он из осеннего листа.
Там возле лужиц путевых
Как много малых,
голубых!
Их колокольчик голубой
Лукаво вытряхнул
гурьбой.
А сам с невиннейшим
лицом
Качает синим бубенцом.
И чу, заводит:
«Динь-динь-динь!
Я цветом синь! Печаль
закинь!»
И трясогузка, – бег
красив, –
Свой меткий клювик
устремив,
Танцует в беге, слыша
звон,
И хвостик гордо
вознесен.
А ласточка там далеко
Мне кажет белое брюшко.
Сама черна и черен глаз.
Ее вы знаете ли сказ?
Весь круглый год была
она
В белейший снег
облечена.
Да захотелось за моря,
Взглянуть, как топится
заря.
Летит и к Морю держит
речь,
И угодила прямо в печь.
Вся в саже, вырвалась
едва,
Но уцелела голова.
И к нам. «Везде я путь
свой длю.
Но вас – я вас – я вас
люблю!»
Поет, не ведая о чем,
И с первым к нам летит
лучом.
Летит – прядет, сидит –
поет,
И от нее к нам в сердце
мед.
И снова в Африку лететь,
Смотреть, как там
готовят медь.
У Фараона глянет в счет,
Лукавым хвостиком
вильнет.
И к нам. Догнать ли
кораблю?
«Я вас – я только вас
люблю!»
И я люблю тебя, с тех
пор,
Как существует уговор
О, вестовщица, меж тобой
И каждой Русскою избой.
Люблю цветы, зверей и
птиц,
И пряжу вещую зарниц,
Во ржи цветок лазурных
грез,
И вызревающий овес.
Люба мне, мудрости
пример,
И гусеница землемер: –
Свой мерит лист, а
сорвалась,
Есть шелковинка в тот же
час.
Тончайший шелковый
канат,
В родную зелень – путь
назад,
И там совьет себе кокон,
И цветокрылья ткет
сквозь сон.
Люблю и майского жука,
И трепет грустного
смычка,
Вечеровой напев стрекоз
О том, что лето
пронеслось.
Я с каждым годом все
светлей
Люблю летящих журавлей.
И я – случится – улечу
К недосяжимому лучу.
И это все, о, дальний
мой!
Ты чаял повести иной?
Ты думал – дам тебе
припасть
К вину, чье имя в мире
страсть?
Но как же быть мне, сам
реши.
Я вырос в ласковой тиши,
И первая моя любовь
Мне приказала:
«Славословь!»
И славлю, славлю я с тех
пор.
Из славы миру тку убор.
Я птичка-славка. Ты не
знал?
Мой дух велик, хоть путь
мой мал.
Я славлю мудрого Отца,
И тайный, добрый свет
лица.
И ныне снова возвестил
Расцвет всех душ и свет
всех сил.