Шумит, шуршит и шелестит
Шипучий вал, свой бег свершая.
Шершав шатучей влаги
вид,
Вода морей, она чужая.
Не пролепечет ручейком
Ту сказку воркотливой няни,
В которой с чудом ты
знаком,
Вступая в мир по светлой грани.
В воде морей и нет реки,
Хоть в Море все впадают реки.
А как шуршат нам
тростники,
Когда полюбим мы – навеки,
Навеки милое лицо
Любовью расцветет в апреле,
И от души к душе кольцо
Перескользнет под стон свирели.
Но эта летопись была
В родной глуши лесного края,
Где гуд густой колокола
Качают, в помыслы вливая.
Где в каждый день наш
входит звон,
Ласкает Божья близость храма,
И лики темные икон
Овиты дымкой фимиама.
Но эта летопись цвела
В краю, где в зимний сон тягучий
Внезапно входит вздох
тепла,
Под мартовской лиловой тучей.
Где Благовещенье, – как
дух
В полутелесной оболочке, –
От сердца к сердцу
шепчет вслух:
«Дарите синие цветочки».
Где с выси солнечных
зыбей
Нисходит тайна без названья, –
Где не стреляют голубей,
А нежно чтут их воркованье.
Но эта летопись была, –
Ее не предадим ущербу! –
Там, где, христосуясь,
пчела
Целует золотую вербу.
И вот чужой мне Океан,
Хоть мною Океан любимый,
Ведет меня от южных
стран
В родные северные дымы.
И я, смотря на пенный
вал,
Молюсь, да вспрянет же Россия,
Чтоб конь Георгия
заржал,
Топча поверженного Змия!