Потом замкнулись прорези
небес,
Мир стал ареной,
залитою солнцем,
Под куполом из черного
эфира,
Опертым на Атлантово
плечо.
На фоне
винно-пурпурного моря
И рыжих охр зазубренной
земли,
Играя медью мускулов –
атлеты
Крылатым взмахом
умащенных тел
Метали в солнце
бронзовые диски
Гудящих строф и звонких
теорем.
И не было ни индиговых
далей,
Ни уводящих в вечность
перспектив:
Все было осязаемо и
близко –
Дух мыслил плоть и
чувствовал объем.
Мял глину перст, и
разум мерил землю.
Распоры кипарисовых
колонн,
Вощеный кедр закуренных
часовен,
Акрополи в звериной
пестроте,
Линялый мрамор
выкрашенных статуй,
И смуглый мрамор липких
алтарей,
И ржа, и бронза
золоченых кровель,
Чернь, киноварь, и
сепия, и желчь –
Цвета земли понятны
были глазу,
Ослепшему к небесной
синеве,
Забывшему алфавиты
созвездий.
Когда ж душа гимнастов
и борцов
В мир довременной ночи
отзывалась
И погружалась в исступленный
сон –
Сплетенье рук и
напряженье связок
Вязало торсы в стройные
узлы
Трагических метопов и
эподов
Эсхиловых и Фидиевых
строф.
Мир отвечал размерам
человека,
И человек был мерой
всех вещей.