Людасу Гире и всем друзьям в Литве
Литва и Латвия. Поморье
и Суоми.
Где между сосен Финн
Калевалу пропел,
Меж ваших говоров брожу
в родном я доме.
Венец Прибалтики.
Вещательный предел,
За морем – Швеция.
Озера. Одесную –
Оплот Норвегии. Ошуйю –
я ликую.
Там где-то некогда, –
кто молвит точно, где? –
Свершилось – для меня
единственное– чудо: –
Молился предок мой! И к
Утренней Звезде
Не он ли песнь пропел,
под именем Вельмуда,
Что по морям хотел
настигнуть горизонт,
И стал поздней –
Балмут, и стал – и есть – Бальмонт?
Всегда в хотении
неведомого брега,
Я проплывал моря к
неведомой стране.
И, в летопись взглянув,
я вижу близ Олега
Вельмуда. Нестора
читаю, весь в огне.
И голубой просвет ловлю
родного взгляда: –
Прибил свой щит Олег на
тех вратах Царь-Града.
Не указанье ли, что с
детских дней во мне
Неизъяснимая вражда к
красе Эллады?
Мой пращур бился там, и
на глубоком дне
Морским царевнам пел, –
как пел Садко, – баллады.
Не память ли веков,
бродячих и морских,
Что синь морскую я
всегда вливаю в стих?
Когда впервые мне,
ребенку, дали браги,
Еще я мало что о
вольном мире знал,
Но гости, – мнилось
мне, – те древние Варяги,
Чей смелый дуб-дракон
рассек сильнейший вал.
Чрез полстолетие все то
же в сердце пенье.
Я помню проблеск тот.
День Пасхи. Воскресенье.
Мне говорила мать, что
прадеды мои
Бродили по Литве.
Когда-то. Где-то. Кто-то.
От детских дней люблю
журчащие ручьи,
И странной прелестью
пьянит меня болото,
Узорный дуба лист,
луга, дремучий лес,
И сад, и дом отца, с
узорами завес.
Кто камыши пропел? Ах,
что мы знаем! Ящер,
Что в дни цветение
Земли гигантом был,
Не ящерки ли он, в
веках забытый, пращур?
И в искре из кремня –
не ста веков ли пыл?
Я камыши пропел, как до
меня не пели.
Но раньше пел Литвин,
играя на свирели.
Чья песнь о лебеде
Россию обошла?
Ее еще поют. Поют и в
чуждых странах.
Кто в яркий стих вложил
мгновенный блеск весла,
Болотной лилии красу и
зорь румяных?
Я говорю: Не я. Но
кровь во мне жива,
В чьем вспеве, лебедем,
плывя, поет Литва.
Я видел вещий сон.
Безмерное болото.
Все в белых лилиях. В
избе живет колдун.
В оконцах свет зари.
Играет позолота.
Ведун перебирал
перебеганья струн.
Он песнь о Солнце пел.
Живет та песня, Дайна.
Мне чудится, тот сон
мне снился не случайно.
Не черный звался он, а
Белый Чаровник,
И было перед ним
Волшебное Болото,
Завороженное. В лесу и
гул, и клик.
Ломает путь кабан.
Уносится охота.
Колдун поет свой сказ,
лелея струнный звон,
В нем путь, и пенный
вал, и черный дуб-дракон.
Певучий длился сказ. В
глухом лесу усадьба.
В ней много комнаток.
Полна богатства клеть.
Яруют мед и хмель. И в
яркой яри свадьба,
Как лебединую отрадно
песню спеть!
Любимый – не любим.
Прощай, моя дубрава.
Иду я в край иной. Пред
смелым всюду слава.
Иди, буланый конь.
Люблю я звук копыт.
Уж дом родной – как
дым, за синей гранью взгорья.
В морской душе восторг
морской не позабыт.
Вперед. За ширь степей.
Чу, рокот Черноморья.
И баламутил он, с
конем, и там, и тут.
Мой прадед, дед отца,
смельчак, боец, Балмут.
Как перелился сон и
стал былым, столь явным,
От моря Черного
плеснула кровь куда?
Нет, не назад в Литву,
к убежищам дубравным,
За лесом Муромским –
любви зажглась звезда.
И сон того я сна. А где
проснусь? Не знаю.
Хочу к
неведомо-единственному краю!