Ю. Л. Оболенской
Убиенный много и восставый,
Двадцать лет со славой
правил я
Отчею Московскою
державой,
И годины более кровавой
Не видала русская земля.
В Угличе, сжимая горсть
орешков
Детской окровавленной
рукой,
Я лежал, а мать, в сенях
замешкав,
Голосила, плача надо
мной.
С перерезанным наотмашь
горлом
Я лежал в могиле десять
лет;
И рука Господняя
простерла
Над Москвой полетье
лютых бед.
Голод был, какого не
видали.
Хлеб пекли из кала и
мезги.
Землю ели. Бабы
продавали
С человечьим мясом
пироги.
Проклиная царство
Годунова,
В городах без хлеба и
без крова
Мерзли у набитых
закромов.
И разъялась земная
утроба,
И на зов стенящих
голосов
Вышел я – замученный –
из гроба.
По Руси что ветер
засвистал,
Освещал свой путь
двойной луною,
Пасолнцы на небе
засвечал.
Шестернею в полночь над
Москвою
Мчал, бичом по маковкам
хлестал.
Вихрь-витной, гулял я в
ратном поле,
На московском венчанный
престоле
Древним Мономаховым
венцом,
С белой панной – с
лебедью – с Мариной
Я – живой и мертвый, но
единый –
Обручался заклятым
кольцом.
Но Москва дыхнула дыхом
злобным –
Мертвый я лежал на месте
Лобном
В черной маске, с дудкою
в руке,
А вокруг – вблизи и
вдалеке –
Огоньки болотные горели,
Бубны били, плакали
сопели,
Песни пели бесы на
реке...
Не видала Русь такого
сраму!
А когда свезли меня на
яму
И свалили в смрадную
дыру –
Из могилы тело выходило
И лежало цело на юру.
И река от трупа
отливала,
И земля меня не
принимала.
На куски разрезали,
сожгли,
Пепл собрали, пушку
зарядили,
С четырех застав Москвы
палили
На четыре стороны земли.
Тут тогда меня уж стало
много:
Я пошел из Польши, из
Литвы,
Из Путивля, Астрахани,
Пскова,
Из Оскола, Ливен, из
Москвы...
Понапрасну в обличенье
вора
Царь Василий, не стыдясь
позора,
Детский труп из Углича
опять
Вез в Москву – народу
показать,
Чтобы я на Царском на
призоре
Почивал в Архангельском
соборе,
Да сидела у могилы мать.
А Марина в Тушино бежала
И меня живого обнимала,
И, собрав неслыханную
рать,
Подступал я вновь к
Москве со славой...
А потом лежал в снегу –
безглавый –
В городе Калуге над
Окой,
Умерщвлен татарами и
жмудью...
А Марина с обнаженной
грудью,
Факелы подняв над
головой,
Рыскала над мерзлою
рекой
И, кружась по-над
Москвою, в гневе
Воскрешала новых
мертвецов,
А меня живым несла во
чреве...
И пошли на нас со всех
концов,
И неслись мы парой сизых
чаек
Вдоль по Волге, Каспию –
на Яик, –
Тут и взяли царские
стрелки
Лебеденка с Лебедью в
силки.
Вся Москва собралась,
что к обедне,
Как младенца – шел мне
третий год –
Да казнили казнию
последней
Около Серпуховских
ворот.
Так, смущая Русь судьбою
дивной,
Четверть века – мертвый,
неизбывный –
Правил я лихой годиной
бед.
И опять приду – чрез
триста лет.
19 декабря 1917
Коктебель