Я пишу тебе, Зволинский,
И пишу тебе стихами.
Но о чем же мне
писать-то?
Это, право, я не знаю.
Получив твое посланье,
Я прочел его сейчас же.
Правда, ведь оно не
длинно –
Ну да Бог с тобой, мой
милый.
Ты мне пишешь, что желал
бы
Знать все то, что в это
время,
Как с тобой я не
видался,
Написал и сочинил я.
Написал я очень мало
И почти не сочинял я:
Есть лишь несколько
отрывков
Неоконченных творений.
Ну да разве это дело?
Все равно, что ничего
ведь!
Начал вот, от скуки
ради,
Я к тебе мое посланье.
Пишу прямо набело я –
Ничего, кажись, выходит.
Пишу белыми стихами,
То есть попросту
размером
И без рифмы
сладкозвучной.
Это, я клянусь Зевесом,
Легче рифменных тех
виршей,
Что писал тебе я раньше,
Легкий стих вот так и
льется
Обольстительным напевом
Без помарок и преграды.
Я тебе здесь написал вот
Почти целых две
страницы,
Не ломая ни минуты
Головы над трудной
рифмой.
И позволь тебе заметить:
Повозившись так
немножко,
Можешь ты писать, как
прозой!
Вот недавно перевел я
Таковым стихом, как
этот,
Одну греческую надпись,
То есть вольным
переводом,
Своего прибавив много.
И теперь, если ты
хочешь,
Я ее скажу до слова:
«Расскажи, о странник,
Спарте,
Что мы здесь легли
костями,
Но себя не посрамили,
Не нарушили законов.
Возвести, что 300 греков
Тут сражались за свободу
Против трех мильонов
персов
И что мы как львы
сражались.
Почти все в неравной
битве
Все погибли за свободу,
Прославляя Леонида,
Вождя храброго
спартанцев».
Как находишь эту надпись
–
Иль хорошей иль плохою?
Напиши мне в понедельник,
Буду ждать я с
нетерпеньем
Твоего письма другого.
Я боюсь, что ты как
критик,
Уважающий цензуру,
Рифму любящий душою,
Разразишься не на шутку
На посланье мое громом.
Да и правда: что за
дерзость
Вдруг писать – писать
без рифмы!
Это просто преступленье!!
Не сердись, мой критик
строгий:
Сам Гомер, отец поэтов,
Он одним писал размером
–
Тем гекзаметром
священным,
Что доныне все поэты
Перед ним благоговеют.
И Пиндар, который в
песнях
Победителей на играх
Олимпийских незабвенных
Воспевал, и тот размером
Лишь одним, без легкой
рифмы
Написал свои все оды.
И Гораций, и Овидий,
И другие все поэты –
И эллинские и Рима –
Свои чудные посланья,
Свои чудные поэмы
Все писали лишь
размером.
И ты видишь, критик
строгий,
Что я прав перед тобою
Чисто как агнец
невинный...
Ну, об рифме-то
довольно.
В другой раз, пожалуй,
больше
Напишу тебе, мой милый,
А теперь пока довольно:
Умолкаю, написавши
Сто-стиховое посланье.
До свидания, мой критик,
Мой вельможный пан
Зволинский.
Остаюсь тебе покорный,
Муз воспитанник примерный
Кириенко – Шут –
Волошин,
Как зовет меня наш Кузя.
<Сентябрь 1891>