День догорел на сфере
той земли,
Где я искал путей и
дней короче.
Там сумерки лиловые
легли.
Меня там нет. Тропой
подземной ночи
Схожу, скользя,
уступом скользких скал.
Знакомый Ад глядит в пустые
очи.
Я на земле был брошен
в яркий бал,
И в диком танце масок
и обличий
Забыл любовь и дружбу
потерял.
Где спутник мой? – О,
где ты, Беатриче? –
Иду один, утратив
правый путь,
В кругах подземных,
как велит обычай,
Средь ужасов и мраков
потонуть.
Поток несет друзей и
женщин трупы,
Кой-где мелькнет
молящий взор, иль грудь,
Пощады вопль, иль
возглас нежный – скупо
Сорвется с уст; здесь
умерли слова;
Здесь стянута
бессмысленно и тупо
Кольцом железной боли
голова;
И я, который пел
когда-то нежно, –
Отверженец, утративший
права!
Все к пропасти
стремятся безнадежной,
И я вослед. Но вот, в
прорыве скал,
Над пеною потока
белоснежной,
Передо мною
бесконечный зал.
Сеть кактусов и роз
благоуханье,
Обрывки мрака в
глубине зеркал;
Далеких утр неясное мерцанье
Чуть золотит
поверженный кумир;
И душное спирается
дыханье.
Мне этот зал напомнил
страшный мир,
Где я бродил слепой,
как в дикой сказке,
И где застиг меня
последний пир.
Там – брошены зияющие
маски;
Там – старцем
соблазненная жена,
И наглый свет застал
их в мерзкой ласке...
Но заалелся переплет
окна
Под утренним холодным
поцелуем,
И странно розовеет
тишина.
В сей час в стране
блаженной мы ночуем,
Лишь здесь бессилен
наш земной обман,
И я смотрю,
предчувствием волнуем,
В глубь зеркала сквозь
утренний туман.
Навстречу мне, из
паутины мрака
Выходит юноша. Затянут
стан;
Увядшей розы цвет в
петлице фрака
Бледнее уст на лике
мертвеца;
На пальце – знак
таинственного брака –
Сияет острый аметист
кольца;
И я смотрю с волненьем
непонятным
В черты его отцветшего
лица
И вопрошаю голосом
чуть внятным:
«Скажи, за что
томиться должен ты
И по кругам скитаться
невозвратным?»
Пришли в смятенье
тонкие черты,
Сожженный рот глотает
воздух жадно,
И голос говорит из
пустоты:
«Узнай: я предан муке
беспощадной
За то, что был на
горестной земле
Под тяжким игом
страсти безотрадной.
Едва наш город
скроется во мгле, –
Томим волной безумного
напева,
С печатью преступленья
на челе,
Как падшая униженная
дева,
Ищу забвенья в
радостях вина...
И пробил час карающего
гнева:
Из глубины невиданного
сна
Всплеснулась,
ослепила, засияла
Передо мной – чудесная
жена!
В вечернем звоне
хрупкого бокала,
В тумане хмельном
встретившись на миг
С единственной, кто
ласки презирала,
Я ликованье первое
постиг!
Я утопил в ее зеницах
взоры!
Я испустил впервые
страстный крик!
Так этот миг настал,
нежданно скорый.
И мрак был глух. И
долгий вечер мглист.
И странно встали в
небе метеоры.
И был в крови вот этот
аметист.
И пил я кровь из плеч
благоуханных,
И был напиток душен и
смолист...
Но не кляни
повествований странных
О том, как длился
непонятный сон...
Из бездн ночных и
пропастей туманных
К нам доносился
погребальный звон;
Язык огня взлетел,
свистя, над нами,
Чтоб сжечь ненужность
прерванных времен!
И – сомкнутых
безмерными цепями –
Нас некий вихрь увлек
в подземный мир!
Окованной навек
глухими снами,
Дано ей чуять боль и
помнить пир,
Когда, что ночь, к
плечам ее атласным
Тоскующий склоняется
вампир!
Но мой удел – могу ль
не звать ужасным?
Едва холодный и
больной рассвет
Исполнит Ад сияньем
безучастным,
Из зала в зал иду
свершать завет,
Гоним тоскою страсти
безначальной, –
Так сострадай и помни,
мой поэт:
Я обречен в далеком
мраке спальной,
Где спит она и дышит
горячо,
Склонясь над ней
влюбленно и печально,
Вонзить свой перстень
в белое плечо!»
31 октября 1909