1
Как тяжко мертвецу среди
людей
Живым и страстным
притворяться!
Но надо, надо в общество
втираться,
Скрывая для карьеры лязг
костей...
Живые спят. Мертвец
встает из гроба,
И в банк идет, и в суд
идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем
чернее злоба,
И перья торжествующе
скрипят.
Мертвец весь день
трудится над докладом.
Присутствие кончается. И
вот –
Нашептывает он, виляя
задом,
Сенатору скабрезный
анекдот...
Уж вечер. Мелкий дождь
зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и
прочий вздор...
А мертвеца – к другому
безобразью
Скрежещущий несет
таксомотор.
В зал многолюдный и
многоколонный
Спешит мертвец. На нем –
изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка-дура и
супруг-дурак.
Он изнемог от дня
чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушон...
Он крепко жмет
приятельские руки –
Живым, живым казаться
должен он!
Лишь у колонны
встретится очами
С подругою – она, как
он, мертва.
За их условно-светскими
речами
Ты слышишь настоящие
слова:
«Усталый друг, мне
странно в этом зале». –
«Усталый друг, могила
холодна». –
«Уж полночь». – «Да, но
вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас
влюблена...»
А там – NN уж ищет
взором страстным
Его, его – с волнением в
крови...
В ее лице, девически
прекрасном,
Бессмысленный восторг
живой любви...
Он шепчет ей незначащие
речи,
Пленительные для живых
слова,
И смотрит он, как
розовеют плечи,
Как на плечо склонилась
голова...
И острый яд
привычно-светской злости
С нездешней злостью
расточает он...
«Как он умен! Как он в
меня влюблен!»
В ее ушах – нездешний,
странный звон:
То кости лязгают о кости.
19 февраля 1912
2
Ночь, улица, фонарь,
аптека,
Бессмысленный и тусклый
свет.
Живи еще хоть четверть
века –
Все будет так. Исхода
нет.
Умрешь – начнешь опять
сначала,
И повторится все, как
встарь:
Ночь, ледяная рябь
канала,
Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912
3
Пустая улица. Один огонь
в окне.
Еврей-аптекарь охает во
сне.
А перед шкапом с
надписью Venena,
Хозяйственно согнув
скрипучие колена,
Скелет, до глаз
закутанный плащом,
Чего-то ищет, скалясь
черным ртом...
Нашел... Но ненароком
чем-то звякнул.
И череп повернул...
Аптекарь крякнул,
Привстал, – и на другой
свалился бок...
А гость меж тем – заветный
пузырек
Сует из-под плаща двум
женщинам безносым
На улице, под фонарем
белесым.
Октябрь 1912
4
Старый, старый сон: из
мрака
Фонари бегут – куда?
Там – лишь черная вода,
Там – забвенье навсегда.
Тень скользит из-за угла,
К ней другая подползла.
Плащ распахнут, грудь бела,
Алый цвет в петлице
фрака.
Тень вторая – стройный
латник,
Иль невеста от венца?
Шлем и перья. Нет лица.
Неподвижность мертвеца.
В воротах гремит звонок,
Глухо щелкает замок.
Переходят за порог
Проститутка и
развратник...
Воет ветер леденящий,
Пусто, тихо и темно.
Наверху горит окно.
Все равно.
Как свинец, черна вода.
В ней – забвенье навсегда.
Третий призрак. Ты куда,
Ты, из тени в тень
скользящий?
7 февраля 1914
5
Вновь богатый зол и рад,
Вновь унижен бедный.
С кровель каменных
громад
Смотрит месяц бледный,
Насылает тишину,
Оттеняет крутизну
Каменных отвесов,
Черноту навесов...
Все бы это было зря,
Если б не было царя,
Чтоб блюсти законы.
Только не ищи дворца,
Добродушного лица,
Золотой короны.
Он – с далеких пустырей
В свете редких фонарей
Появляется.
Шея скручена платком,
Под дырявым козырьком
Улыбается.
7 февраля 1914