И я к тебе пришел, о
город многоликий,
К просторам площадей, в
открытые дворцы;
Я полюбил твой шум, все
уличные крики:
Напев газетчиков, бичи и
бубенцы;
Я полюбил твой мир, как
сон, многообразный
И вечно дышащий,
мучительно-живой…
Твоя стихия – жизнь,
лишь в ней твои соблазны,
Ты на меня дохнул – и я
навеки твой.
Порой казался мне ты
беспощадно старым,
Но чаще ликовал, как
резвое дитя,
В вечерний, тихий час по
меркнущим бульварам
Меж окон блещущих
людской поток катя.
Сверкали фонари,
окутанные пряжей
Каштанов царственных;
бросали свой призыв
Огни ночных реклам;
летели экипажи,
И рос, и бурно рос
глухой, людской прилив.
И эти тысячи и тысячи
прохожих
Я сознавал волной,
текущей в новый век.
И жадно я следил теченье
вольных рек,
Сам – капелька на дне в
их каменистых ложах,
А ты стоял во мгле –
могучим, как судьба,
Колоссом, давящим
бесчисленные рати…
Но не скудел пеан моих
безумных братий,
И Города с Людьми не
падала борьба…
Когда же, утомлен
виденьями и светом,
Искал приюта я – меня
манил собор,
Давно прославленный
торжественным поэтом…
Как сладко здесь мечтал
мой воспаленный взор,
Как были сладки мне
узорчатые стекла,
Розетки в вышине –
сплетенья звезд и лиц.
За ними суета невольно
гасла, блекла,
Пред вечностью душа
распростиралась ниц…
Забыв напев псалмов и
тихий стон органа,
Я видел только свет,
святой калейдоскоп,
Лишь краски и цвета
сияли из тумана…
Была иль будет жизнь? и
колыбель? и гроб?
И начинал мираж
вращаться вкруг, сменяя
Все краски радуги, все
отблески огней.
И краски были мир. В
глубоких безднах рая
Не эти ль образы, века,
не утомляя,
Ласкают взор ликующих
теней?
А там, за Сеной, был еще
приют священный.
Кругообразный храм и в
бездне саркофаг,
Где, отделен от всех,
спит император пленный, –
Суровый наш пророк и
роковой наш враг!
Сквозь окна льется свет,
то золотой, то синий,
Неяркий, слабый свет,
таинственный, как мгла.
Прозрачным знаменем
дрожит он над святыней,
Сливаясь с веяньем
орлиного крыла!
Чем дольше здесь стоишь,
тем все кругом безгласней,
Но в жуткой тишине
растет беззвучный гром,
И оживает все, что было
детской басней,
И с невозможностью
стоишь к лицу лицом!
Он веком властвовал, как
парусом матросы,
Он миллионам душ
указывал их смерть;
И сжали вдруг его стеной
тюрьмы утесы,
Как кровля, налегла
расплавленная твердь.
Заснул он во дворце – и
взор открыл в темнице,
И умер, не поняв, прошел
ли страшный сон…
Иль он не миновал? ты
грезишь, что в гробнице?
И вдруг войдешь сюда – с
жезлом и в багрянице, –
И пред тобой падем мы
ниц, Наполеон!
И эти крайности! –
все буйство жизни нашей,
Средневековый мир,
величье страшных дней, –
Париж, ты съединил в
своей священной чаше,
Готовя страшный яд из
песен и идей!
Ты человечества –
Мальстрем. Напрасно люди
Мечтают от твоих влияний
ускользнуть!
Ты должен все смешать в
чудовищном сосуде.
Блестит его резьба,
незримо тает муть.
Ты властно всех берешь в
зубчатые колеса,
И мелешь души всех, и
веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят
его, как росы…
И ты стоишь, Париж, как
мельница, в веках!
В тебе возможности, в
тебе есть дух движенья,
Ты вольно окрылен, и
вольных крыльев тень
Ложится и теперь на наши
поколенья,
И стать великим днем
здесь может каждый день.
Плотины баррикад вонзал
ты смело в стены,
И замыкал поток
мятущихся времен,
И раздроблял его в
красивых брызгах пены.
Он дальше убегал,
разбит, преображен.
Вторгались варвары в
твой сжатый круг, крушили
Заветные углы твоих
святых дворцов,
Но был не властен меч
над тайной вечной были:
Как феникс, ты взлетал
из дыма, жив и нов.
Париж не весь в домах, и
в том иль в этом лике:
Он часть истории, идея,
сказка, бред.
Свое бессмертие ты
понял, о великий,
И бреду твоему исчезновенья
– нет!
1903
Париж