По улицам Венеции, в
вечерний
Неверный час, блуждал
я меж толпы,
И сердце трепетало
суеверней.
Каналы, как громадные
тропы,
Манили в вечность; в
переменах тени
Казались дивны строгие
столпы,
И ряд оживших
призрачных строений
Являл очам, чего уж
больше нет,
Что было для минувших
поколений.
И, словно унесенный в
лунный свет,
Я упивался невозможным
чудом,
Но тяжек был мне
дружеский привет…
В тот вечер улицы
кишели людом,
Во мгле свободно
веселился грех,
И был весь город
дьявольским сосудом.
Бесстыдно раздавался
женский смех,
И зверские мелькали
мимо лица…
И помыслы разгадывал я
всех.
Но вдруг среди
позорной вереницы
Угрюмый облик предо
мной возник.
– Так иногда с
утеса глянут птицы, –
То был суровый,
опаленный лик,
Не мертвый лик, но
просветленно-страстный,
Без возраста – не
мальчик, не старик.
И жалким нашим нуждам
не причастный,
Случайный отблеск
будущих веков,
Он сквозь толпу и шум
прошел, как властный.
Мгновенно замер говор
голосов,
Как будто в вечность
приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа,
кто он таков.
Но тотчас понял: Данте
Алигьери.
18 декабря 1900