Я всюду цепи строф
лелеял,
Я ветру вслух твердил
стихи,
Чтоб он в степи их,
взвив, развеял,
Где спят, снам веря,
пастухи;
Просил у эхо рифм
ответных,
В ущельях гор, в тиши
яйлы;
Искал черед венков
сонетных
В прибое, бьющем в мол
валы;
Ловил в немолчном шуме
моря
Метр тех своих живых
баллад,
Где ласку счастья,
жгучесть горя
Вложить в античный миф
был рад;
В столичном грозном гуле
тоже,
Когда, гремя, звеня,
стуча,
Играет Город в
жизнь, – прохожий,
Я брел, напев стихов
шепча;
Гудки авто, звонки
трамвая,
Стук, топот, ропот, бег
колес, –
В поэмы страсти, в песни
мая
Вливали смутный лепет
грез.
Все звуки жизни и
природы
Я облекать в размер
привык:
Плеск речек, гром, свист
непогоды,
Треск ружей, баррикадный
крик.
Везде я шел, незримо
лиру
Держа, и властью струн
храним,
Свой новый гимн готовя
миру,
Но сам богат и счастлив
им.
Орфей, сын бога, мой
учитель,
Меж тигров так когда-то
пел…
Я с песней в адову
обитель,
Как он, сошел бы, горд и
смел.
Но диким криком гимн
Менады
Покрыли, сбили лавр
венца;
Взвив тирсы, рвали без
пощады
Грудь в ад сходившего
певца.
Так мне ль осилить
взвизг трамвайный.
Моторов вопль, рев толп
людских?
Жду, на какой строфе
случайной
Я, с жизнью, оборву свой
стих.
20/7 февраля 1918