24-го мая 190… г.
Мы десять дней живем уже
на даче,
Я не скажу, чтоб очень
был я рад,
Но все-таки… У нас есть
тощий сад,
И за забором воду возят
клячи;
Чухонка нам приносит
молоко,
А булочник (как он и
должен!) – булки;
Мычат коровы в нашем
переулке,
И дама общества –
Культура – далеко.
Как водится на дачах, на
террасе
Мы «кушаем» и пьем
противный чай;
Смежаем взор на травяном
матрасе
И проклинаем дачу
невзначай.
Мы занимаем симпатичный
флигель
С скрипучими полами, с
сквозняком;
Мы отдыхаем сердцем и
умом;
Естественно, теперь до
скучной книги ль.
У нас весьма приятные
соседи
Maman в знакомстве с
ними и в беседе;
Но не для них чинил я
карандаш,
Чтоб иступить его без
всякой темы;
Нет, господа! Безвестный
автор ваш
Вас просит «сделать уши»
для поэмы,
Что началась на даче в
летний день,
Когда так солнце яростно
светило,
Когда цвела, как
принято, сирень…
Не правда ли, – я
начал очень мило?
7-го июня
Четверг, как пятница,
как понедельник – вторник,
И воскресенье, как
неделя вся;
Хандрю отчаянно… И если
бы не дворник,
С которым мы три дня уже
друзья,
Я б утопился, может
быть, в болоте…
Но, к счастью, подвернулся
инвалид;
Он мне всегда о Боге
говорит,
А я ему о черте и…
Эроте!..
Как видите, в нас общего
– ничуть.
Но я привык в
общественном компоте
Свершать свой
ультра-эксцентричный путь
И не тужу о разных
точках зренья,
И не боюсь различия
идей.
И – верить ли? – в
подвальном помещеньи
Я нахожу не «хамов», а
людей.
Ах, мама неправа, когда
возмущена
Знакомством низменным,
бросает сыну: «Shocking!»
Как часто сердце спит,
когда наряден смокинг,
И как оно живет у
«выбросков со дна»!
В одном maman права, (я
спорить бы не стал!)
– Ты опускаешься… В
тебе так много риска. –
О, спорить можно
ли! – Я опускаюсь низко,
Когда по лестнице
спускаюсь я в подвал.
10-го июня
Пахом Панкратьевич –
чудеснейший хохол
И унтер-офицер (не
кто-нибудь!) в отставке –
Во мне себе партнера
приобрел,
И часто с ним мы любим
делать «ставки».
Читатель, может быть, с
презреньем мой дневник
Отбросит, обозвав поэта:
«алкоголик!»
Пусть так… Но все-таки к
себе нас тянет столик,
А я давно уже красу его
постиг.
С Пахомом мы зайдем,
случается, в трактир,
Потребуем себе для
развлеченья «шкалик»,
В фонографе для нас
«запустят» валик;
Мы чокнемся и станем
резать сыр.
А как приятен с водкой
огурец…
Опять, читатель,
хмуришься ты строго?
Но ведь мы пьем «так»…
чуточку… немного…
И вовсе же не пьем мы,
наконец!
18-го июня
Пахом меня сегодня звал
к себе:
– Зашли бы, –
говорит, – ко мне вы, право;
Нашли бы мы для Вас
веселья и забаву;
Не погнушайтеся, зайдите
к «голытьбе»!
Из слов его узнал, что у
него есть дочь –
Красавица… работает… портниха,
Живут они и набожно, и
тихо,
Но так бедно… я рад бы
им помочь.
Зайду, зайду… Делиться с
бедняком
Познаньями и средствами
– долг брата.
Мне кажется, что дочь
Пахома, Злата,
Тут все-таки при чем-то…
Но – при чем?
22-го июня
Она – божественна, она,
Пахома дочь!
Я познакомился сегодня с
нею. Редко
Я увлекаюсь так, но
Злата – однолетка –
Очаровательна!.. я рад
бы ей… помочь!
Блондинка… стройная… не
девушка – мечта!
Фарфоровая куколка,
мимоза!
Как говорит Ростан –
Принцесса Греза!
Как целомудренна,
невинна и чиста!
Она была со мной
изысканно-любезна,
Моя корректность ей
понравилась вполне.
Я – упоен! я в
чувственном огне.
Нет, как прелестна! как
прелестна!
Вот, не угодно ли,
maman, в такой среде
И ум, и грация, и атрибуты
такта…
Я весь преобразился
как-то!..
Мы с нею сблизимся на
лодке, на воде,
Мы подружимся с ней, мы
будем неразлучны!
Хоть дорогой ценой, но я
ее куплю!
Я увидал ее, и вот уже
люблю.
Посмейте мне сказать,
что жить на свете скучно!
Но я-то Злате, я –
хотелось знать бы – люб ль?
Ответ мне время даст,
пока же – за сонеты!
Прощаясь с стариком, ему
я сунул рубль,
И он сказал: «Народ
хороший вы – поэты».
3-го июля
Вчера я в парке с Златою
гулял.
Она была в коричневом
костюме.
Ее лицо застыло в тайной
думе.
Мне кажется, я тайну
отгадал:
Она во мне боится
дон-жуана,
Должно быть, встретить;
сдержанная речь,
Холодный тон, пожатье
круглых плеч –
Мне говорят, что жертвою
обмана
Не хочет, нет, в угоду
страсти, пасть.
Прекрасный взгляд!..
Бывает все же страсть,
Когда не рассуждаешь…
Поздно ль, рано
И ты узнаешь, Злата,
страсти чад;
Тогда… тогда я буду
триумфатор!
Мы создадим на севере
экватор!
Как зацветет тогда наш
чахлый сад!
Мы долго шли. Вдали
виднелись хаты.
Пить захотелось…
отыскали ключ.
Горячим золотом нас жег
июльский луч,
И золотом горели косы
Златы.
24-го июля
Вот уж два месяца мы
обитаем здесь,
И больше месяца знаком я
с милой Златой.
Вздыхаю я, любовию
объятый,
И тщетно думаю, сгорая
страстью весь,
Зажечь ответную: она
непобедима,
Ведет себя она с большим
умом.
Мои искания ее минуют
мимо,
И я терзаюся… Ну,
удружил Пахом!
Зачем он звал меня?
зачем знакомил с Златой?
Не знал бы я ее и ведал
бы покой.
Больное сердце починить
заплатой
Забвения – труд сложный
и пустой.
Мне не забыть ее, мою
Принцессу Грезу,
Я ею побежден, я ею лишь
дышу,
В мечтах ее всегда одну
ношу
И, ненавидя серой жизни
прозу,
Рвясь вечно
ввысь, – в подвал к ней прихожу.
1-го августа
Что это – явь иль сон,
приснившийся вчера
На сонном озере, в тени
густых акаций?
Как жаль, что статуи
тяжеловесных граций –
Свидетели его – для
скорости пера
Не могут разрешить
недоуменья.
Я Златою любим? я Злате
дорог? Нет!
Не может быть такого
упоенья!
Я грезил попросту… я
попросту – «поэт»!
Мне все пригрезилось: и
вечер над водой,
И томная луна,
разнежившая души,
И этот соловей, в груди
зажегший зной,
И бой сердец все тише,
глуше…
Мне все пригрезилось: и
грустный монолог,
И слезы чистые любви
моей священной,
Задумчивый мой взор, мой
голос вдохновенный
И в милых мне глазах
сверкнувший огонек;
И руки белые, обвившие
мне шею,
И алые уста, взбурлившие
мне кровь,
И речи страстные в
молчании аллеи,
И девственной любви вся
эта жуть и новь!
Какой однако сон! Как в
памяти он ясен!
Детали мелкие рельефны и
ясны,
Я даже помню бледный тон
луны…
Да, это сон! и он, как
сон, прекрасен!
2-го августа
То был не сон, а, к
ужасу, конец
Моей любви, моих
очарований…
Сегодня мне принес ее
отец
Короткое посланье:
«Я отдалась: ты
полюбился мне.
Дороги наши
разны, – души близки.
Я замуж не пойду, а в
роли одалиски
Быть не хочу… Забудь о
дивном сне».
Проснулась ночь и
вздрогнула роса,
А я застыл, и мысль
плыла без формы.
3-го августа, 7 час. утра.
Она скончалась ночью, в
три часа,
От хлороформа.
1908