Ты
помнишь? – В средние века
Ты был мой
властелин…
М. Лохвицкая
I
Есть в лесу, где
шелковые пихты,
Дней былых охотничий
дворец.
Есть о нем легенды.
Слышать их ты
Если хочешь, верь, а то
– конец!..
У казны купил дворец
помещик,
Да полвека умер он уж
вот;
После жил лет семь
старик-объездчик,
А теперь никто в нем не
живет.
Раз случилось так:
собралось трое
Нас, любивших старые
дома,
И, хотя бы были не
герои,
Но легенд истлевшие тома
Вызывали в нас подъем
духовный,
Обостряли нервы до
границ:
Сердце билось песнею
неровной
И от жути взор склонялся
ниц.
И пошли мы в темные
покои,
Под лучами солнца, как
щита.
Нам кивали белые левкои
Грустно вслед, светлы
как нищета.
Долго шли мы анфиладой
комнат,
Удивленно слушая шаги;
Да, покои много звуков
помнят,
Но как звякнут – в
сторону беги!..
На широких дедовских
диванах
Приседали мы, –
тогда в углах
Колыхались на обоях
рваных
Паутины в солнечных
лучах.
Усмехались нам кариатиды,
Удержав ладонью потолки,
В их глазах – застывшие
обиды,
Только уст дрожали
уголки…
Но одна из этих вечных
статуй
Как-то странно мнилась
мне добра;
И смотрел я, трепетом
объятый,
На нее, молчавшую у бра.
Жутко стало мне, но на
пороге,
Посмотрев опять из-за
дверей
И ее увидев, весь в
тревоге,
Догонять стал спутников
скорей.
Долго-долго белая улыбка
Белых уст тревожила
меня…
Долго-долго сердце
шибко-шибко,
Шибко билось, умереть
маня.
II
На чердак мы шли одной
из лестниц,
И скрипела лестница, как
кость.
Ждали мы таинственных
предвестниц
Тех краев, где греза
наша – гость.
На полу – осколки, хлам
и ветошь.
Было сорно, пыльно; а в
окно
Заглянуло солнце… Ну и
свет уж
Лило к нам насмешливо
оно!
Это солнце было – не
такое,
Как привыкли солнце
видеть мы –
Мертвое, в задумчивом
покое,
Иначе блестит оно из
тьмы;
Этот свет не греет, не
покоит,
В нем бессильный
любопытный гнев.
Я молчу… Мне страшно…
Сердце ноет…
Каменеют щеки,
побледнев…
III
Это – что? откуда? что
за диво!
Смотрим мы и видим, у
трубы
Перья… Кровь… В окно
кивнула ива,
Но молчит отчаяньем
рабы.
Белая, как снег
крещенский, птичка
На сырых опилках чердака
Умирала тихо… С ней
проститься
Прислан был я кем
издалека?
Разум мой истерзан был,
как перья
Снежной птицы,
умерщвленной кем?
В этом доме, царстве
суеверья,
Я молчал, догадкой
сердца нем…
Вдруг улыбка белая на
клюве
У нее расплылась,
потекла…
Ум застыл, а сердце, как
Везувий,
Затряслось, – и в
раме два стекла
Дребезжали от его
биенья,
И звенели, тихо
дребезжа…
Я внимал, в гипнозе упоенья,
Хлыстиком полившего
дождя.
И казалось мне, что с
пьедестала
Отошла сестра кариатид
И бредет по комнатам
устало,
Напевая отзвук панихид.
Вот скрипят на лестницах
ступени,
Вот хрипит на ржавой
меди дверь…
И в глазах
лилово, – от сирени,
Иль от страха, знаю ль я
теперь!..
Как нарочно, спутники
безмолвны…
Где они? Не вижу. Где
они?
А вдали бушуют где-то
волны…
Сумрак… дождь… и молнии
огни…
– Защити! Спаси
меня! Помилуй!
Не хочу я белых этих
уст!.. –
Но она уж близко,
шепчет: «милый…»
Этот мертвый звук, как
бездна, пуст…
Каюсь я, я вижу –
крепнет солнце,
Все властнее вспыхивает
луч,
И ко мне сквозь мокрое
оконце,
Как надежда, светит
из-за туч.
Все бодрей, ровней
биенье сердца,
Веселеет быстро все
кругом.
Я бегу… вот лестница,
вот дверца, –
И расстался с домом, как
с врагом.
IV
Как кивают мне любовно
клены!
Как смеются розы и
сирень!
Как лужайки
весело-зелены,
И тюльпанов каски
набекрень!
Будьте вы, цветы,
благословенны!
Да сияй вовеки солнца
свет!
Только те спасутся, кто
нетленны!
Только тот прощен, кто
дал ответ!
1909
Ивановка. Охотничий дворец