Вы на одиннадцатом
номере, из Девьего монастыря,
Домой вернулись в черной
кофточке и в шляпе беломеховой,
С лицом страдальческим,
но огненным, среброморозовой мечтой горя,
И улыбаясь
смутно-милому, чуть вздрагивая головой.
И было это в полдень
солнечный, в одну из наших зимных встреч
На парковоалейных
кладбищах, куда на час иль полтора
Съезжались мы бесцельно
изредка, – давнишние ль мечты сберечь,
Глаза ль ослёзить
безнадежностью иль в завтра претворить вчера…
Как знать? Да и зачем,
любимая? Но «незачем» больней «зачем»:
«Зачем» пленительно
безвестностью, а «незачем» собой мертво.
Так мы встречались
разнотропные, наперекор всему и всем,
Мы, не встречаться не
сумевшие во имя чувства своего…
Ни поцелуя, ни обручия –
лишь слезы, взоры и слова.
Слегка присев на холм
оснеженный, а часто – стоя тайный час.
Какой озлобленною
нежностью зато кружилась голова!
Какою хлесткой
деликатностью звучало – «Вы», и «Вам», и «Вас».
Назвать на «ты»
непозволительно; и в голову мне не придет
Вас звать на «ты», когда
действительно Вам дорог Ваш привычный муж.
Особенно Вы убедительна,
что легче не встречаться год,
Что эти встречи
унизительны, что надобность скрывать их – ужас!..
О, любящая двух
мучительно! Вам муж как мне моя жена:
Ни в мужа, ни в жену
влюбленные, и ни в друг друга – в Красоту!
Пленительнейшая
трагедия! Душа, ты скорбью прожжена!
Зато телесно неслиянные,
друг в друге видим мы Мечту!
1914. Декабрь