Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,
Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой
весны.
Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную
фею,
Как бы ни были годы, – восемнадцать минувших, –
тяжелы и грустны…
И когда расцветают бирюзовые рощи и душистый горошек,
Ей представить наивно, что они расцветают для нее, для
одной;
И когда вылетают соловьями рулады из соседних окошек,
Ей представить наивно, что поет кто-то близкий, кто-то
тайно-родной…
Девятнадцативешней может лес показаться никогда не
рубимым,
Неувядными маки, человечными люди, неиссячным ручей.
Девятнадцативешней может сделаться каждый недостойный
любимым:
Ведь его недостойность не видна, непонятна для пресветлых
очей…
И когда молодые – о, душистый горошек! О, лазурные
розы! –
Веселятся резвуньи, мне мучительно сладко, но и больно за
них…
И когда голубые поэтички, как птички, под угрозами прозы,
Прозревать начинают, я в отчаяньи плачу о мечтах
голубых!..
1915. Май
Эст-Тойла