С тех пор, как Эрик
приехал к Ингрид в ее Сияиж,
И Грозоправа похоронили
в дворцовом склепе,
Ее тянуло куда-то в
степи,
В такие степи, каких не
видишь, каких не знаешь.
Я не сказал бы, что
своенравный поступок мужа
(Сказать удобней: не
благородный, а своенравный)
Принес ей счастье: он
был отравный, –
И разве можно упиться
счастьем, вдыхая ужас!..
Она бродила в
зеркальных залах, в лазурных сливах,
И – ах! нередко! над
ручейками глаза журчали…
Из них струился алмаз
печали…
О, эта роскошь не для
утешных, не для счастливых!..
Разгневан Эрик и
осуждает он Грозоправа:
– Такая жертва страшнее
мести и ядовитей.
Поют поэты: «Любовь
ловите!»
Но для чего же, когда в
ней скрыта одна отрава?
Ведь есть же совесть на
этом свете – цариц царица,
Любви эмблема, эмблема
жизни! ведь есть же совесть!..
И ей подвластна и
Ингрид, то есть
И королева должна
послушно ей покориться.
Но стонет Ингрид: «В
твоей кончине не виновата, –
Я разлюбила и эту
правду тебе открыла,
Не изменила и не
сокрыла
Любви к другому. Я
поступила, о муж мой, свято!»
В такие миги с его
портрета идет сиянье,
Сквозит улыбка в чертах
угрюмых, но добродушных.
Он точно шепчет: «Ведь
мне не нужно,
Чтоб ты страдала, моя
голубка, – утишь страданья.
Не осуждаю, не
проклинаю, – благословляю
Союз твой новый и боле
правый, чем наш неравный,
Твой Эрик юный, твой
Эрик славный
Весне подобен, как ты,
царица, подобна маю…»
Тогда любовью и тихой
скорбью царицы выгрет
Подходит Эрик, раскрыв
объятья, к своей любимой
И шепчет с грустью
невыразимой:
– Мы заслужили
страданьем счастье, о друг мой Ингрид! –
1916. Август
Им. Бельск