Из тусклой ревельской
газеты,
Тенденциозной и сухой,
Как вы, военные газеты,
А следовательно плохой,
Я узнаю о том, что в
мире
Идет по-прежнему вражда,
Что позабыл весь мир о
мире
Надолго или навсегда.
Все это утешает мало
Того, в ком тлеет
интеллект.
Язык богов земля
изгнала,
Прияла прозы диалект.
И вот читаю в
результате,
Что арестован Сологуб,
Чье имя в тонком аромате,
И кто в словах
премудро-скуп;
Что умер Леонид Андреев,
Испив свой кубок не до
дна,
Такую высь мечтой
прореяв,
Что межпланетьем
названа;
Что Собинов погиб от
тифа
Нелепейшею из смертей,
Как яхта радости – от
рифа,
И как от пули – соловей;
Что тот, чей пыл
великолепен,
И дух, как знамя,
водружен,
Он, вечно юный старец
Репин
В Финляндии заголожен.
Довольно и таких
известий,
Чтоб сердце дало
перебой,
Чтоб в этом благодатном
месте
Стал мрачным воздух
голубой.
Уходите вы, могикане,
Последние, родной страны…
Грядущее, – оно в
тумане…
Увы, просветы не видны…
Ужель я больше не увижу
Родного Федор Кузмича?
Лицо порывно не приближу
К его лицу, любовь
шепча?
Тогда к чему ж моя
надежда
На встречу после тяжких
лет?
Истлей, последняя
одежда!
Ты, ветер, замети мой
след!
В России тысячи
знакомых,
Но мало близких. Тем
больней,
Когда они погибли в
громах
И молниях проклятых
дней…