Шлем – надтреснутое
блюдо,
Щит – картонный, панцирь
жалкий...
В стременах висят,
качаясь,
Ноги тощие, как
палки.
Но зато как много
детской
Доброты в улыбке нежной,
И в лице худом и бледном
–
Сколько веры
безмятежной.
Для него хромая кляча –
Конь могучий Россинанта,
Эти мельничные крылья –
Руки мощного
гиганта.
Видит он в таверне
грязной
Роскошь царского
чертога,
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного
рога.
Санхо Панца едет рядом;
Гордый вид его серьезен:
Как прилично копьеносцу,
Он величествен и
грозен.
В красной юбке, в пятнах
дегтя,
Там, над кучами навоза –
Эта царственная дама –
Дульцинея де
Тобозо...
Страстно, с юношеским
жаром
Он толпе крестьян
голодных
Вместо хлеба рассыпает
Перлы мыслей благородных:
«Люди добрые, ликуйте, –
Наступает праздник
вечный:
Мир не солнцем озарится,
А любовью
бесконечной...
Будут все равны; друг
друга
Перестанут ненавидеть;
Ни алькады, ни бароны
Не посмеют вас
обидеть.
Пойте, братья, гимн
победный!
Этот меч несет свободу,
Справедливость и
возмездье
Угнетенному
народу!»
Из приходской школы дети
Выбегают, бросив книжки,
И хохочут, и кидают
Грязью в рыцаря
мальчишки.
Аплодируя, как зритель,
Жирный лавочник смеется;
На крыльце своем
трактирщик
Весь от хохота
трясется.
И почтенный патер
смотрит,
Изумлением объятый,
И громит безумье века
Он латинскою
цитатой.
Из окна глядит
цирульник,
Он прервал свою работу,
И с восторгом машет
бритвой,
И кричит он Дон
Кихоту:
«Благороднейший из
смертных,
Я желаю вам успеха!..»
И не в силах кончить
фразы,
Задыхается от
смеха.
Все довольны, все
смеются
С гордым видом
превосходства.
И никто в нем не заметит
Красоты и
благородства.
Он не чувствует, не
видит
Ни насмешек, ни
презренья:
Кроткий лик его – так
светел,
Очи – полны вдохновенья.
Смейтесь, люди, но быть
может,
Вы когда-нибудь поймете,
Что возвышенно и свято
В этом жалком Дон
Кихоте:
Святы в нем – любовь и
вера,
Этой верою согреты
Все великие безумцы,
Все пророки и поэты!
1887