Уж город царственный
воздвигся перед Ним.
Он шел, не преступив
положенного срока;
В последний раз теперь
Он шел в Иерусалим:
Он шел, да сбудется писание
пророка.
Дрожали на песке
отливы багреца;
Был запад облечен в
торжественную ризу,
И отблеск заревой с
высокого зубца
Спускался медленно по
белому карнизу.
И Он опять прошел по
дорогим местам,
Опять увидел стен
высокие уступы,
Громады мрамора, дворцы
и, здесь и там,
Детей пустыни, пальм
разбросанные купы.
Опять привычный взор
слепила пестрота
Семьею тесною
столпившихся строений
И горделивых стен
немая высота.
Он знал, что придут
дни последних запустений,
И город рушится, как
пепел, как мечта.
А ночь всё медлила, и
тихо вечер гас,
Сгущая по стенам
причудливые тени.
Он шел в Иерусалим. Он
шел в последний раз,
Покорный голосу
отеческих велений.
Вспомнил он, вспомнил
тогда
Детства забытого лета:
Милые сердцу года,
Домик родной Назарета.
Звезды тихонько горят.
Синяя, звездная тишь…
Там убегающий ряд
Плоских, белеющих
крыш.
Дети давно уже спят,
Мальчику только не
спится.
Звезды ему говорят,
Что-то далекое снится.
Мать с кувшином поутру
Тихо идет от колодца.
Дети заводят игру,
Говор и смех
раздается.
Плавно ступает она,
Легкою тканью одета.
В косы ее вплетена,
Яркая блещет монета.
К матери мальчик
бежит,
На спину влез к ней
украдкой,
Звонко смеется, шалит
Платья широкого
складкой.
Где он ни кинет свой
взор,
Всё ему – радость,
игрушки.
Звякнул отцовский
топор,
Валятся легкие
стружки.
Вспомнил, как в
детстве сюда
Шли они на богомолье
Всею семьей: вот когда
Детям простор и
раздолье.
Старый Иосиф идет,
Важно опершись на
посох.
Сына Мария несет,
Солнце играет на
косах.
Спят, погруженные в
лень,
Возле дороги оливы.
Вьются в древесную
тень
Темных дорожек извивы.
Фиг зеленеют плоды,
Скрытые лиственной
кущей.
Рощи, холмы и сады –
Радостный мир и
цветущий.
Странники дальше идут
Той же дорогой
привычной.
Вот – Самария, и тут
Мерзкий народ,
злоязычный.
Яркие блекнут поля,
Скрылись веселые рощи.
То – Иудеи земля,
Всё здесь – беднее и
проще.
Здесь виноградников
нет,
Тянутся горы, белея.
Где ты, родной
Назарет?
Где же ты, где,
Галилея?
В зное небесном
сгорев,
Мертвы поля Иудеи.
Ветви засохших дерев
Вьются как черные
змеи.
Синие спят небеса
В дымке молочной
тумана.
Блещет вдали полоса
Волн голубых Иордана.
Вот показались вдали
Башен зубчатые кольца.
В рваных одеждах, в
пыли
К храму текут
богомольцы.
Сколько увидишь здесь
лиц,
Как любопытны картины:
Гости с сидонских
границ,
С дальних концов
Палестины!
Движется шумно народ,
Пестрыми толпами
скучен.
В круглую арку ворот
Ослик вступает,
навьючен.
Важный, богатый купец
Едет на праздник всем
домом.
Встретясь, болтает
отец
С плотником, старым
знакомым.
С матерью входит во
храм,
В сумрак священных
преддверий.
Деньги звенят по
столам,
Воют и мечутся звери.
С робостью мальчик
вошел.
Вид алтаря ему
страшен:
Бык издыхает, и пол
Красною кровью
окрашен.
Ноги беспомощно бьют,
В луже купаяся алой.
Голубь воркует; снуют,
Деньги считая, меняла.
Все онемели сердца.
Слово б им грозное
кинуть!
«Это ль обитель отца!»
Крикнуть, столы
опрокинуть!
Прошедшее с меня,
грядущее встает:
Вот прокуратора
огромная палата:
Одежду на себе Каиафа
злобно рвет,
И подымают бич
прислужники Пилата.
На место лобное Он
крест свой понесет
Дорогой той, где шел
теперь в Иерусалим Он;
Бессильно свалится, и
крест Его возьмет
На плечи крепкие
могучий телом Симон.
Меркнут далекие гор
очертания.
В город пора бы войти.
Гаснешь, темнеешь… прости
Ты, дорогая Вифания!
Ворота города уж были
перед Ним,
На белом мраморе
погасла позолота.
Он мерной поступью
вошел в Иерусалим,
Неслышно миновав
раскрытые ворота.