Виктору Гофману
1
И этих лет я с сердца не
сотру:
Воспоминания тем
явственней, чем старе.
Как помню я прогулки
поутру
И радость игр на
Зубовском бульваре!
Я ростом был тогда почти
что клоп,
Но помню яркость первых
созерцаний,
Как я испуганно порою
жался к няне,
Увидев желтый,
деревянный гроб…
Как я всегда любил весну
в Москве:
Побег ручьев, детей
веселых визги
И одуванчики в густой
траве,
Как золота
расплавленного брызги.
Пролеток яростно
грохочет колесо;
Листы берез благоуханно
клейки.
Ребенок катит желтое
серсо,
Болтают няни, сидя на
скамейке.
Вот мальчуган, одетый
как матрос,
Прошел с зеленым,
глянцевитым шаром.
И небеса синеют над
бульваром,
И ветер шелестит
вершинами берез.
Лужайки, влажным светом
залитые,
Костюмов свежих разноцветный
драп,
И девочек головки
золотые,
И ленты их весенних,
легких шляп!
Порой случалось забрести
на рынок,
Где пахли рыб обмерзлые
хвосты.
Там находил я пищу для
мечты
Средь грубо
размалеванных картинок,
Повешенных в порядке
вдоль стены.
Меня пугала тел
греховных груда,
Летящих в бездну ада, и
Иуда
На огненных коленях
сатаны.
Я помню вывеску с
надтреснутою буквой,
Капусты запах, грязные
столы,
И кадки, мерзлою
наполненные клюквой,
И много мокрой, красной
пастилы.
Как я любил осматривать
киоски,
Читать названия дешевых
книг,
И в колокола нежном
отголоске
Подслушивать знакомый
мне язык.
Я меж Остоженкою и
Арбатом вырос,
И помню в смутном,
детском полусне
Приходский храм, и
полный певчих клирос,
Иконостас, сияющий в
огне.
Я помню тихий Штатный
переулок
И в небе знаки первые
весны:
Просохли камни, шум
пролеток гулок,
И облаков бегут
причудливые сны.
Как ярки трав зеленые
побеги!
Всё омывается волнами
янтаря…
И гаснет память о
недавнем снеге,
И гаснет медленно
вечерняя заря.
2
Веселый вечер майский. Все
от жара
Выходят отдохнуть,
садятся у крыльца,
И грохот музыки
доносится е бульвара…
Меж листьями горят
отливы багреца.
Вкруг храма белого, в
пыли, уснули скверы,
На клумбах зыблются
спаленные цветы,
И еще дышит зной от
каменной плиты.
Роями вывелись на улицах
гетеры.
И, тросточкой махая,
кавалеры
Им шепчут на ухо
развратные слова.
Бульвар стоит теперь, и
густ, и пылен…
Уже детьми истоптана
трава,
И против шалунов
городовой бессилен.
Всегда знакомых
встретишь в этот час.
На пыльном небе
звездочка мерцает,
И где-то мертвый
вспыхивает газ…
И незаметно ночь горячий
день сменяет.
А в переулках, у
Москвы-реки,
Фабричные толпятся,
дети, бабы…
Здесь замирает гул
пролеток слабый;
Отражены в воде, мерцают
огоньки;
А запад меркнет, тусклый
и кровавый.
В сиянии лучистых,
крупных звезд
Блестят Кремля золоченые
главы
И обрисованный узором
четким крест.
Далеко сад раскинулся
тенистый,
А там, за ним –
несметные огни.
Приятно сесть под
деревом, в тени,
Где веет ветер чистый.
Люблю Никольскую
полночною порой;
Здесь экипажей шум и
заглушен, и ровен;
Люблю я двери запертых
часовен
И огонек лампадки
золотой.
Я, шляпу сняв, крещусь
благоговейно…
Вдруг – белый свет из
верхнего окна,
И вижу вывеску нарядную
Феррейна,
Где до утра не знают
сна.
Закрыты окна лавки
синодальной.
Вот у дверей,
затворенных пока,
Молебна ждет народ
многострадальный:
В нем вера в чудо
глубока.
О, ночи синие! притихший
гул пролеток!
Душа, восторг
невыразимый пей.
Луна, скиталица
заоблачных степей,
О, как твой взор – и
благостен и кроток!