Посв. Анатолию К. Виноградову
Наследую
могущим Иоаннам,
Наследую и
Ангелу-Царю.
Пушкин
1
Давно хочу воспеть
святые были
Моей семьи: веселые пиры
В наследственном именье
Коваленских
И тихие молитвы и труды
Служителя Господня
Соловьева.
Его надгробный памятник
стоит
В монастыре Девичьем.
Незаметно
В глуши он притаился,
вкруг него
Роскошные толпятся
мавзолеи,
И он совсем затерян
между ними.
На памятнике скромные
слова:
«Здесь Михаил Васильич
Соловьев
Покоится – Господний
иерей.
О Господи, священици
твои
Во правду облекутся».
Для меня
Небесным утешеньем и
надеждой
Полны святые эти
словеса.
Тебя я вижу, о служитель
Бога!
Я с первых дней люблю
твои черты,
Которые, как слышно,
были схожи
С чертами моего отца:
мой прадед
Был кроткий старец,
полный духом света,
И лучезарная сияла тайна
В его очах, как небо,
голубых.
Я от него наследовал
печать,
Где аналой, всевидящее
око
Обвиты ветвию сионской
пальмы.
О прадед мой, ты,
облеченный в правду,
Явись ко мне, как был ты
погребен,
С евангелием и крестом в
деснице,
И укрепи на тяжкую
борьбу
Мой слабый дух, даруй
залог победы
Над, силой тьмы потомку
твоему,
О предок мой,
возлюбленный Христом.
2
Почий, как почиют
святые,
До ангельских последних
труб.
Восстал могучий, как
Россия,
И зашумел твой гордый
дуб.
Науки насаждая зерна,
Как богатырь трудился
дед
В борьбе жестокой и
упорной
С надменной знатью
прежних лет.
В лицо царям смотря без
страха,
Презревши лесть и блеск
двора,
Он взял примером
Мономаха
И непреклонного Петра.
Он молот взял, он поднял
руку
Над горном строгого
труда,
И новую ковал науку,
Не отдыхая никогда.
И труд огромный,
небывалый
Стяжал заслуженный венец,
И злоба зависти усталой
Пред ним умолкла
наконец.
Мой дед! прекраснее
весенней
Твоя осенняя заря!
Почий от злобы и
гонений,
Наставник юного царя.
Твой труд возрос, как
пирамида:
Он учит вере и добру,
Жестокой правде
Фукидида,
Любви к России и Петру.
В тени твоей бессмертной
славы
Как сладко внуком быть
твоим,
Старик суровый,
величавый,
Со взором ясно-голубым.
3
Литовских графов гордые
черты
Забвение и время не
изгладит
Из памяти моей. Мне
дорог ты,
О матери моей вельможный
прадед.
В роскошном замке Черной
Слободы,
Среди искусств, ты жил,
как в неком храме,
И оглашались рощи и сады
Охотами и буйными
пирами.
Книгохранилище былых
времен
Вмещало всё, чем
славилась Европа:
Там зрелся ряд
мистических имен
И томики Овидия и Попа.
Картины обличали строгий
вкус:
Водил гостей мой предок
после пира
Полюбоваться группой
древних муз
Иль нимфою, бегущей от
сатира.
Бежали дни над Черной
Слободой,
Журчал фонтан, не
увядали розы,
В оранжерее персик
золотой
Ни ветке зрел в
крещенские морозы.
Венка Екатерины гордый
лавр
Твоей главы коснулся,
зеленея:
С блестящим князем
полуденных Тавр
Явился ты к безбожнику
Фернея.
Но средь соблазнов
пышного дворца
Ты не уснул, не стал
душою хладен:
Тебя влекло к познанию
Творца,
До тайн природы был твой
разум жаден.
И в твой дворец
направлен был тогда
Велением непостижимой
тайны
Блуждающий мудрец
Сковорода,
Святой чудак, веселый
сын Украйны.
Он полон был каких-то
чудных сил,
Воистину горел в нем
пламень Божий,
И для него последней
кельей был
Чертог великолепного
вельможи.
Текла привольно жизнь
Сковороды:
Как птица, он не
собирал, не сеял.
Мой предок сам писал его
труды,
И Божьего посланника
лелеял.
С детьми играя, умер он.
А там
Вослед за ним восстал
пророк вселенский…
Ты ангела приял, как
Авраам
В своем дому, мой предок
Коваленский.
4
Наследник твой
единственный возрос
Хозяином рязанского
Версаля,
Среди амуров мраморных и
роз,
В утехах деревенского
сераля.
Но строгий суд духовного
отца
Его смутил. Руководим
Владыкой,
Он в брак вступил с
вдовою кузнеца,
Рязанской бабой, темною
и дикой,
Покрывши грех смирением
венца.
5
Бабьей доли и свободы
Не заменит барский дом…
Знать, тянуло в
хороводы,
Что шумели за прудом.
Верно, сердцу больно
было
Вешним вечером, когда
Над полями восходила
Одинокая звезда!
Словно узник заточенный,
Ты скучала без конца
По избушке закопченной
Удалого кузнеца.
По обеду с квасом
кислым,
По широкому двору,
По крыльцу, где с
коромыслом
Выходила ввечеру.
О, родная, никогда бы
Стих мой не был так
уныл,
Если б кровь рязанской
бабы
Я глубоко не таил.
Разбуди степные звуки,
И меня заворожи
Песнью грусти и разлуки
Над безбрежным морем
ржи.
1911. Сентябрь
Дедово