У стен Вавилона
Раскинулись гущи веселых
садов.
Лазурное лоно
Белеет от парусных,
быстрых судов.
На пристань товары
Слагают купцы,
И высится старый
Воинственный город, и
блещут дворцы.
И шумом торговли
С утра многолюдная
гавань полна.
Колонны и кровли
Уходят в лазурь, и
синеет волна,
Корабль мореходный
В чужую страну
Бежит, и холодный,
Резвящийся ветер
вздувает волну.
В обителях смежных
Два сердца в едино
любовью слиты:
Меж юношей нежных
Пирам, заслуживший венок
красоты,
И Фисба, востока
Затмившая дев.
Но грянул жестоко
На юных влюбленных
родительский гнев.
Любовь невозможно
Залить беспощадным
запретом отца.
Сокрыто, тревожно
Всё жарче, как угли,
горели сердца.
Восторгом любовным
Питались огни.
И знаком условным
Немую беседу водили они.
Отверстьем отмечен
Был камень стены,
разделявшей чету.
Изъян – не замечен
Никем при постройке.
Немую плиту
Лобзаньем горячим
Влюбленные жгли,
И лаской, и плачем
Друг с другом сквозь
стену сноситься могли.
И часто бесплодно
Здесь шепчутся жалобы
страстной четы,
И поочередно
С отверстьем смыкаются
жадные рты.
И ласки шептали
Далеким губам,
И тихо роптали,
Покорными быть не желая
судьбам.
«Зачем ты разделом
Завистливо стала меж
нами, стена?
О, если всем телом
Сопрячься не будет нам
радость дана,
Молю о немногом,
Молю, – не ревнуй –
Чтоб сладким обжегом
Хоть раз на устах
прозвучал поцелуй!»
Смешалися тени,
И мрак зачернел,
одноцветен и густ.
И тихие пени
Умолкли, и вздохи
посыпались с уст.
Всё с тою же жаждой
Им надо уйти.
И в трещину каждый
С лобзанием бросил
рыданье: «прости!»
Аврора на мысах
Рассыпала искры. Туман
поднялся.
В сиянии высох
Зеленый, сребрящийся
луг, и роса
Исчезла с растений.
Лучом золотым
Развеялись тени.
Созвездья погасли одно
за другим.
На месте условном
Сошлись, и, сначала
судьбу упрекнув,
Во мраке безмолвном
Решают, впервые родных
обманув,
Явиться сюда же,
Покинув дома.
Над зоркостью стражей
Победу ночная
воспразднует тьма!
И ласкам их нежным
Зеленое ложе под лунным
лучом,
Под деревом, смежным
С серебряным, сонно
бегущим ключом.
Здесь вкусят едино
Блаженство они,
Где статуя Нина
Белеет из мрака в
древесной тени.
На водное ложе
Склонился пылающий
солнечный день.
Из моря того же
Вечерняя встала холодная
тень.
И Фисба, покровом
Окутав лицо,
К заветным дубровам
Пошла, повернувши
дверное кольцо.
Согласно условью,
Под деревом села, и
видит: ворча,
С дымящимся кровью,
Рыкающим зевом ко влаге
ключа
Приходит напиться,
С тяжелым хвостом,
Громадная львица.
И Фисба скрывается в
гроте пустом.
Во время испуга
Упал с ее тела,
развившись, покров.
И львица – подруга
Владыки обильных зверями
дубров –
На тонком покрове,
Попавшемся ей,
Оставила крови
Багровые капли и знаки
когтей.
Без думы, без страха,
Выходит влюбленный, не
чуя беды.
Дорожного праха
Краснеют слои, и от
зверя следы
Заметны, и страшен
Пираму их вид.
И, кровью окрашен,
Покров неожиданно взоры
язвит.
«Пускай же мы оба
Единою ночью погибнем!
Но ты
Не гроба, не гроба
Достойна в расцвете
твоей красоты.
Я ж гибну виновным,
Твой день загубя,
На месте условном,
Безумец! – заране не
ждавший тебя!
С веселостью злою
Преступника тело
изгложете вы,
Под этой скалою
Живущие,
царственно-грозные львы,
И рявкая зычно,
И члены дробя.
Лишь робким прилично
Бессильно хотеть
уничтожить себя!»
И милые ткани
Слагает под зыбкою тенью
листа.
И слез и лобзаний
Мешает дары, и кровавит
уста.
И с тихой беседой
Упавши на ткань,
Он шепчет: «отведай
И крови моей
добровольную дань!»
Схватил к пояснице
Привешенный меч, и
вонзил острием
Под грудь, и ресницы
Смежились, и кровь
закипела ручьем,
Обильно осыпав
Багряной росой
Растенья, и, выпав,
Железною меч засверкал
полосой.
И кровь не иначе
Из раны забила, дымясь и
кипя,
Струею горячей,
Как, возле отверстия
трубки, шипя,
В стремлении яром
Вода закипит,
И мощным ударом
Воздушные волны сечет и
кропит.
И исчерна-красны
От крови на дереве стали
плоды,
Где умер прекрасный
Пирам. Но, в неведенье
новой беды,
Влюбленная дева
Спешит под навес
Условного древа,
Хоть страх с ее сердца
не вовсе исчез.
Плодов перемены
Рождают сомненье в ее
голове.
Кровавые члены,
В предсмертном биенье
простерты в траве,
Увидела – горю
Поверить невмочь.
Подобная морю
В безветрие, стала,
отпрянувши прочь.
Но миг, и узнала
Пирама – единую сердца
любовь.
И вдруг застонала,
И слезы закапали в
жаркую кровь.
Младенца живее,
Коснулись до губ,
И, кудри развея,
Сдавила руками немеющий
труп.
И с горестью жгучей
Вскричала: «Пирам,
отзовись, отзовись!
Пирам! что за случай
Расторг нас с тобою?
Пирам! подымись!
Но нет! ты не дышишь –
бедная я!
Пирам, ты не слышишь,
Что Фисба тебя называет
твоя?»
При имени милом
Глаза, отягченные
смертным концом,
Он поднял, с унылым,
Блуждающим взором, и
веским свинцом
Сомкнулися вежды,
Зрачки отягча.
И Фисба одежды
Узнала свои и ножны без
меча.
Без страха, без дрожи,
Сказала: «ты был
доброволен в крови.
Во мне для того же
Достаточно силы,
довольно любви!
Судьба наша – та же:
И смертью самой,
Могилою даже
Пирам от меня не
отторгнется мой!
Вас, нашему благу
Мешавших отцов, я молю
об одном:
Пусть с милым я лягу
В единой гробнице, под
тем же холмом.
А дерево это
Убийства следы
Пусть носит, и цвета
Печального, темного
станут плоды».
Сказала и прямо
Упала вперед, чтобы
грудью налечь
На кровью Пирама
Дымящийся, теплый,
язвительный меч!
И темно-пурпурна
Плодов кожура,
И общая урна
Прияла два тела –
останки костра.