Над Новым Заветом
склонился монах молодой,
Он полон святой, бесконечной отрады;
На древнем пергаменте с тихой зарей
Сливается отблеск лампады;
И тусклые желтые грани стекла
В готических окнах денница зажгла.
Прочел он то место, где
пишет в послании Павел:
«Как день перед Господом – тысячи лет!» –
И Новый Завет
В раздумье оставил
Смущенный монах, и, сомненьем объят,
Печальный идет он из
кельи, не видит, не слышит,
Как утро в лицо ему дышит,
Как свеж монастырский запущенный сад.
Но вдруг, как из рая,
послышалось чудное пенье
Какой-то неведомой
птицы в росистых кустах –
И в сладких мечтах
Забыл он сомненье,
Забыл он себя и людей.
Он слушает жадно, не
может наслушаться вволю,
Всё дальше и дальше, по роще и полю
Идет он за ней.
Той песней вполне не
успел он еще насладиться,
Когда уж заметил, что –
поздно, что с темных небес
Вечерние росы упали на
долы, на лес,
Пора в монастырь возвратиться.
Подходит он к саду,
глядит – и не верит очам:
Не те уже башни, не те
уже стены, и гуще
Деревьев зеленые кущи.
Стучится в ворота. «Кто там?» –
Привратник глядит на него изумленный.
Он видит – всё чуждо и ново кругом,
Из братьев-монахов никто не знаком...
И в трапезу робко вступил он, смущенный.
«Откуда ты, странник?»
– «Я брат ваш!» – «Тебя никогда
Никто здесь не
видел»... Он годы свои называет –
Те юные годы умчались
давно без следа...
Седая, как лунь, борода
На грудь упадает.
Тогда из-за трапезы встал
Игумен; толпа
расступилась пред ним молчаливо,
Он кипу пергаментов
пыльных достал из архива
И долго искал...
И в хронике древней они прочитали
О том, как однажды поутру весной
Пошел из обители в поле
монах молодой...
Без вести пропал он, и
больше его не видали...
С тех пор три столетья прошло...
Он слушал – и тенью печали
Покрылось чело.
«Увы! три столетья...
о, птичка, певунья лесная!
Казалось – на миг, на один только миг
Забылся я, песне твоей
сладкозвучной внимая –
Века пролетели
минутой!» – и, очи смежая,
Промолвил он: «Вечность
я понял!» – главою поник
И тихо скончался старик.
<1889>