Да, ты не знал любви, но полный
умиленья,
не грезы сладостной ты жаждал, а
виденья,
и, падая не раз средь горнего пути,
ты жаждал не в слезах, а в звуках
изойти!
И видел я не раз, пылая злобой
адской,
как на твоем челе звенел колпак
дурацкий,
наброшенный рукой завистливых
друзей,
но верь, ты в этот час мне был всего
милей!
Ты претворил лучи в созвучья
золотые,
что заклинания в себе таят святые.
Поэта-Ангела в тебе зажжен восторг,
ты Ницше плачущий, поющий
Сведенборг!
Ты, мыслью ко кресту безумно
пригвожденный,
не зная имени, склонялся пред
Мадонной.
Пока смеялись мы, ты ради нас
сгорал,
и в урну тихую свой пепел сам
собрал.
Для нас, склонившихся в безумьи над
пучиной,
Ты, свыше посланный, был почтой
голубиной.
Пусть песни всех других для нас
мгновенный плен,
кипящим золотом твой стих
запечатлен.
Ты свергнул мир, смеясь, с
неимоверной кручи
и распылил его в каскад живых
созвучий,
и, вдруг изверившись, провидя всюду
ложь,
ты превратил его в ритмический
чертеж.
Ты встал над родиной, сияя и
свиреля,
как над Ренатою виденье Мадиэля,
обвила грудь твою, безумствуя, она,
ты графом Генрихом очнулся ото сна.
И долго ты скользил в своей пустыне
синей,
как одинокий серп, как сирота
святыни.
Был свыше дан тебе в часы твоей тоски
один родимый взор с улыбкой сквозь
очки.
Но вновь ты поднял взор в то
царство, где, пылая,
восходят белые высоты Гималая…