Hic situs est Phaethon, currus auriga paterni.
Quern si non tenuit, magnum tamen excidit
ausus!..
Ovid.
I.
Отец! Ты клялся мне Стигийскою
волной!
И клятвы нет страшней!.. В тот час,
когда Денница
врата пурпурные раскроет предо мной,
пускай меня помчит златая колесница,
и пусть венец твоих пылающих лучей
зажжется молнией над головой моей!..
Отец, ты клялся мне подземными
тенями
и Летой хладною, и клятвы нет
страшней!..
О, дай мне овладеть крылатыми конями
и колесницею волшебною твоей!..
Теперь поверю я опять словам
Климены,
что Феб – родитель мой, поверю без
измены.
О, лучезарный бог! Твой бесконечный
свет
весь мир, холодный мир, спешит
согреть собою!..
Не хмурь бровей словам ребяческим в
ответ
и не качай своей сверкающей главою!
Когда бы страшный путь и Зевс
свершить не мог,
я все ж молю тебя, о лучезарный
бог!..
Мечтой безумною мой разум окрылился…
Быть может, я прошу о гибели
своей!..
Я с пламенной мольбой перед тобой
склонился:
дай колесницу мне и огненных
коней!..
Увы!.. с тех пор, как в грудь
проникнул яд сомненья,
с тех пор мне чужд покой, и каждый
миг – мученье!
Я знаю, светлый бог, ты все мне
властен дать,
все: все сокровища земли, морей и
неба!..
Но одного прошу!.. Отец, я должен
знать,
что сын я вечного, божественного
Феба!
И все сокровища небес, земли, морей
не радуют души встревоженной моей!
Увы! не радует мои, как прежде,
взоры,
на огненных столпах воздвигнутый
дворец,
где кость слоновую в волшебные узоры
и в сказку претворил божественный
резец,
где блещут серебром дверей двойные
створы,
где золотом горят тяжелые запоры!
Любил я с детских лет с восторгом
созерцать
очам разверстые все тайны
мирозданья,
весь мир, что Мульцибер единый мог
создать,
и круг земной: и вод тяжелых
колыханье,
объявших поясом гигантским круг
земной,
и круглый небосвод, висящий над
землей!
Там было все полно и жизни и
движенья,
и боги синих вод, где радостный
Тритон
трубил в загнутый рог, где, мастер
просвещенья,
Дориду обнимал Протей и Эгеон,
где нимфы плавали на рыбах, то
ныряли,
то волос на песке зеленый выжимали.
Я помню там людей в их странных
городах,
поля и скал хребты, и влажные
дубравы,
стада зверей во мгле лесов и на
лугах.
Речных наяд и их игривые забавы…
Но более всего любил я небосвод,
где круг созвездий свет неугасимый
льет!
Отец! Меня пленял и твой престол
высокий!
Он весь смарагдами осыпан был, горя…
Там в ризе пурпурной, кудрявый,
светлоокий,
ты славный восседал с величием царя;
дни, месяцы, года теснились вкруг
толпою,
вкруг дряхлые века склонялись ниц
главою!..
С улыбкой детскою в венке цветов
живых
перед Тобой Весна стояла молодая,
нагое Лето сноп колосьев золотых
держало близ нее… Вдали, благоухая,
склонялась Осень, все обвеяв
тишиной,
и пышных гроздий сок с нее сбегал
волной.
Там, дальше, волоса взъерошивши
седые,
Зима кряхтела, вся в туманах и
снегах…
Любил я всей душой чертоги золотые,
престол сияющий в смарагдовых огнях…
Но все постыло вдруг, лишь вкрался
яд сомненья,
что Ты родитель мой!.. Мне каждый
миг – мученье!
Пусти ж меня, Отец!.. Я знаю,
страшный путь
меня влечет теперь, крута моя
дорога!
Безумная мечта – до неба досягнуть,
иль смерть найти в пути, и светлым
сыном бога,
весь мир узрев у ног, в небесной
вышине
сгореть!.. Иной удел, клянусь,
противен мне!..
Тот путь – ужасный путь! Едва персты
Авроры
раскроют предо мной пурпурные врата,
вдруг бездна глянет мне в глаза…
Утонут взоры,
замкнутся, трепеща, безгласные уста,
–
меж тем как облака, коварные
преграды,
сокроют все, роясь средь утренней
прохлады!
Когда же минет день, и завершится
путь,
и Тефия сама, всплывая над волною,
возницу призовет припасть к себе на
грудь,
усталый лик омыть холодною струею,
и пыль омыть с коней и с колесницы
прах, –
в тот час она в груди, бледнея,
сдавит страх!..
Весь свод вращается и звезды за
звездами
влечет и кружит их с безумной
быстротой…
Несутся полюсы гигантскими кругами…
Вокруг чудовища сберутся предо мной…
Там ужас – все: одно неверное
движенье –
вмиг увлечет коней надземных сфер
круженье!
Там, на пути моем лишь образы
зверей,
там склонит на меня рога Телец
упорный,
там Льва свирепый зев ждет гибели
моей,
там Скорпион загнет клещи, от яда
черный,
протянет Рак клешню… Меж тем
крылатый конь
из яростных ноздрей начнет метать
огонь!
Пусть гибель ждет меня!.. Тем больше
дерзновенья
в груди бестрепетной ужасный путь
зажжет!
Я огненных коней укорочу стремленья!
Я не боюсь твоих вращений,
небосвод!..
Отец, по-прежнему тебя я умоляю!
Быть может, гибели своей я сам
желаю.
II.
От сна пробудившись, стыдливо
краснея,
Аврора пред дерзким раскрыла врата,
пред ним озарился Восток, пламенея,
пред ним голубая стезя отперта!
Вот вспыхнули, дрогнув, и ось
колесницы,
и дышло, и обод колес золотой,
как свет из лучей, серебристые спицы
мерцают, взбегают одна за другой.
Раскрыты бесшумно пурпурные сени,
где свежего утра сиянье зажглось,
сливаясь, лишь дрогнули черные тени,
с росистым дыханием роз.
Из врат растворенных, как тонкие
стрелы,
лучи побежали в простор голубой,
где дремлет, как море, эфир
онемелый,
где меркнет, сбегая, звезда за
звездой!
Люцифер, зарей побежденный, мерцая,
последним уходит со стражи своей…
Тускнеют рога у Луны, угасая…
Но Горы спешат, запрягая коней!
Крылатые кони наполнили ржаньем
и двор, и чертог, из горячих ноздрей
огонь изрыгают, рвут узды с
бряцаньем
и рвутся в дорогу… Скорее, скорей!..
С улыбкою детской, решимостью взора,
играя бичом, уж стоит Фаэтон;
и смотрит, сквозь слезы, бледнея,
Аврора
на радость того, кто сгореть
осужден.
Натянуты вожжи… Вот ось задрожала,
все скрылось, вокруг необъятен
простор…
Далеко, далеко Заря заблистала,
и кони во весь понеслися опор.
III.
Все, что дремало в объятиях лени,
вдруг пробудилось от блеска огней,
молча, пред ним расступаются тени,
сзади колышутся складки теней…
Где-то отца прозвучало рыданье…
мчатся Флегонт. Пироэнт и Эой,
страшно Этона крылатого ржанье,
мчится, гудя, колесница стрелой.
Грудью дробя, попирая ногами,
встречные режут они облака;
вот, как драконы, взметнули крылами,
иль колесница легка?!.
Страшно качанье судна без нагрузки,
черпает воду судно, накренясь,
нет им опоры, а вожжи им узки;
рвутся крылатые звери, ярясь.
IV.
Словно чуя гул погони,
все быстрей несутся кони,
жгут, грызут и рвут узду,
мечут искры на ходу…
Все безумней бег упорный,
путь давно оставлен торный,
сам бесстрашный Фаэтон
потрясен и изумлен.
Вдруг он вожжи прочь кидает
и вокруг, со всех сторон,
смерть безумцу угрожает!..
………………………………
Топот, гул, и блеск, и жар
колесницы раскаленной…
тщетно с криками Тритоны
ищут моря… Море – пар!
Там, где, вечно коченея,
полюс в кольцах сжал Дракон,
мчится, в стужу искры сея,
онемевший Фаэтон.
И, впервый с миросозданья
вихрем огненным одет,
Змей проснулся от блистанья,
коням тянется вослед…
Кони в ужасе несутся
прочь, взрывая облака,
и, как нити, вожжи рвутся
о крылатые бока.
И раскинулись широко
вкруг воздушные поля,
манят взор, пленяют око…
глянул вниз, под ним далеко,
где-то там… Земля.
V.
И бледнеет чело, и дышать тяжело,
и от страха колена дрожат…
Сердце стынет в груди… Нет пути
впереди
и нельзя возвратиться назад!
Он несется в мирах, где лишь сумрак
да страх,
где чуть видно мерцает Восток,
бросит взгляд на Закат, и уныньем
объят:
до Заката ему путь далек!..
Как удержишь коней, коли нет и
вожжей,
коли их имена позабыл?..
А кругом много чудищ и лютых зверей
отблеск молний и гул разбудил!..
И дрожит Фаэтон… Перед ним Скорпион,
изогнутый ужасной дугой,
метит зубья клешней за спинами
коней,
хвост гигантский крутя пред собой…
Двух созвездий касаются лапы его,
черным ядом он весь напоен…
И дрожит Фаэтон, и беспомощный стон
вылетает, дрожа, у него.
И от страха бледна, в изумленья Луна
видит бег неудержных коней
и не может понять, почему же бежать
им приходится ниже, чем ей…
VI.
Едва он бросил взор с небесного
эфира,
он видит все: внизу, дымясь, горит
земля…
Где сердцу милая всегда картина
мира,
узоры рек, леса, вершины и поля?!.
Как гол, как черен мир!.. Везде,
утратив соки,
деревья высохли, осыпав всю листву;
не блещет лик озер, и не гремят
потоки,
и негде преклонить печальную
главу!..
Здесь гибнут города… Там целые народы
на пепелище рвут в безумьи волоса,
и нет границ огня губительной
свободы,
пылают на горах, как кудри их, леса;
пылают Тавр и Тмол… Пылают Ида, Эта,
где не журчат уже целебные ключи,
пылают Геликон и Гэм, и вихри света
так ослепительны, так дерзко-горячи!..
Вот льды растаяли на девственных
вершинах,
лишились савана из голубых снегов
и Отрий, и Родоп, и Эрикс, и в
долинах,
шипя, бегут ручьи, чтоб стать
столбом паров.
Вот облаков гряды растаяли, дымяся,
огонь везде, Земля горит со всех
сторон;
пылает сам Олимп! И в страхе, ниц
склоняся,
от зноя страшного сгорает Фаэтон…
Вокруг, как будто печь пылает и
дымится,
вокруг и пепл, и гарь, и вихри искр,
и дым,
и раскаленная грохочет колесница,
как метеор страшна, и вся гудит под
ним!..
Вот он перелетел на ней предел
Европы.
Пылает Либия… Он все сжигает вмиг,
и стали черными под зноем эфиопы,
и страшной маскою застыл спаленный
лик.
Земля растрескалась, от жара
пламенея,
и в Тартар свет проник от этих
трещин вдруг,
и преисподней Царь, от ужаса немея,
в бессильной ярости бросает взор
вокруг.
И даже Океан, клубяся, убывает,
где шумный вал играл, теперь гора
встает,
дельфин, средь светлых струй
сгибаясь, не играет,
здесь – черепахи, там – тюленя труп
плывет.
И тщетно сам Нептун разгневанный из
моря
трикраты вилами сбирается грозить,
тот жар невыносим, и, с ним напрасно
споря,
он опаленный лик спешит на дно
укрыть…
Тогда Земля свой лик печальный
поднимает,
прикрыв чело рукой, с молитвой на
устах
она Отца богов и смертных заклинает,
чтоб вопли скорби Он услышал в
небесах.
– Да Вечный прекратит безумство
разрушенья
и укротит хаос и мировой пожар!
Безумца дерзкого да кончатся
мученья,
да молнию Олимп ему низвергнет в
дар!
VII.
Весь мир огнем лучей сжигая,
он сам горит… Его глава,
огнями красными пылая,
разметана, как грива льва.
Горячий взор исполнен муки,
но мчится гибель по следам,
он тщетно простирает руки
к далеким, страшным небесам!
Вкруг бунт огня, кипенье лавы
и пепла черного столбы.
За ним несется след кровавый:
он не уйдет своей судьбы.
Вот грянул гром, стрелой пурпурной
означен молнии зигзаг.
Окончен бег безумца бурный –
то Вышней Воли грозный знак!..
Разбита в щепы колесница:
здесь ось, там дышло, там узда,
разбросаны по ветру спицы,
он не сберет их никогда.
Как метеор, стремглав он мчится,
багряным заревом одет,
на землю, вниз, и красный след
за ним по воздуху змеится.
VIII.
Там, на чужой стороне, далеко от
отчизны любезной
принял его Эридан, хладной волною
омыв;
труп обгоревший приняв, наяды конец
его слезный
памятью вечной почтили, надпись над
ним водрузив:
«Здесь погребен Фаэтон, не
сдержавший отца колесницы,
жаждал великого Он!.. Вечная слава
вознице!»