Насущный хлеб и сух и горек,
Но
трижды сух и горек хлеб,
Надломленный
тобой, историк,
На
конченном пиру судеб.
Как
редко торжествует память
За
кругозором наших дней!
Как
трудно нам переупрямить
Упорствующий
быт камней!
Безумное
единоборство –
И
здесь, на берегах Днепра:
Во
имя мертвой Евы торс твой,
Адам,
лишается ребра.
Не
признавая Фундуклея
И
бибиковских тополей,
Таит
софийская лилея
Небесной
мудрости елей.
Растреллием
под архитравы
Взметен,
застрял на острие
Осколок
всероссийской славы –
Елизаветинское
Е.
Но
там, где никнет ювелира
И
каменщика скудный бред,
Взгляни
– в орлином клюве лира
Восхищена,
как Ганимед.
Скользи
за мною – над затором
Домов,
соборов, тополей –
В
зодиакальный круг, в котором
Неистовствовал
Водолей.
Чу!
Древне-женственной дигамме,
Ты
слышишь, вторит вздох самца!
Чу!
Не хрустит ли под ногами
Скорлýпа Ледина яйца?
Ты
видишь: мабель и дилювий
Доступны,
как разлив Днепра,
Пока
звенит в орлином клюве
Лировозникшее
вчера.
Оно –
твое! И в кубке Гебы,
На
дне ли скифского ковша –
Одна
и та же вечность, где бы
Ее ни
обрела душа.
1920