I
У
Тучкова моста жил художник,
Бородато-пухлое
дитя.
Свежий
и румяный, как пирожник,
Целый
день работал он свистя:
Медь
травил шипящей кислотою,
Затирал
на досках пемзой фон,
А
потом, упершись в пол пятою,
Налегал
на пресс, как грузный слон.
Зимний
ветер хныкал из-под вьюшки.
Вдоль
лазурно-снежного окна
В ряд
стояли русские игрушки –
Сказочная,
пестрая страна:
Злой
Щелкун с башкою вроде брюквы,
Колченогий
в яблоках конек,
Ванька-встанька
с пузом ярче клюквы
И
олифой пахнущий гусек.
В
уголке медведь и мужичонка
В
наковальню били обухом,
А
Матрешка, наглая бабенка,
Распускала
юбки кораблем...
Разложивши
влажные офорты,
Отдыхал
художник у окна:
Щелкуна
пощелкает в ботфорты,
Попищит
собачкой. Тишина...
Пыль
обдует с глиняных сщистулек,
Двухголовой
утке свистнет в зад,
Передвинет
липовых бабулек
И
зевнет, задрав плечо назад.
Поплывет
весна перед глазами –
Пензенская
ярмарка, ларьки,
Крестный
ход, поддевки с образами
И
гармонь, и знойные платки...
За
окном декабрь. Вся даль – в закате.
Спит
Нева под снежною фатой.
Между
рам, средь гаруса на вате,
Янтареет
рюмка с кислотой.
Тихо
снял с гвоздя художник бурку –
Синей
стужей тянет из окна –
И
пошел растапливать печурку,
Чтоб
сварить с корицею вина.
II
Праздник
был. Среди пустой мансарды
На
столе дремало деревцо.
Наклонясь,
тучковский Леонардо
Спрятал
в елку круглое лицо...
У
подножья разложил игрушки.
На
парче, сверкавшей полосой,
Ром,
кутья, румяные ватрушки
И
тарелки с чайной колбасой.
В
двери лупят кулаками гости –
Волосатый,
радостный народ.
Сбросив
в угол шапки, шубы, трости,
Завели
вкруг елки хоровод...
Пели
хором «Из страны далекой»,
Чокались
с игрушками, рыча.
На
комоде в рюмке одинокой
Оплывала
толстая свеча.
Звезды
млели за окном невинно,
Рождество
плыло над синевой...
Щелкуна
раскрасили кармином,
А
Матрешку пичкали халвой.
Ваньку-встаньку
выпороли елкой,
Окунули
с головой в бокал,
Вбили
в пуп огромную иголку,
Но
злодей назло опять вставал.
Быть
все время взрослыми нелепо:
Завернувшись
в скатерть, гость-горняк
Уверял
знакомых: «Я Мазепа!»
Но
они кричали: «Ты дурак!»
А
потом, схватив конька в объятья,
Взлез
хозяин, сняв пиджак, на печь
И
сказал, что так как люди братья,
То
игрушки нечего беречь!
Раздарил
друзьям свое богатство,
Грузно
слез, лег на пол и застыл,
А
слегка упившееся братство
Над
усопшим спело: «Кто б он был?..»
Одному
тогда досталась утка
Со
свистком под глиняным хвостом.
Дунешь
в хвост, и жалобная дудка
Спрашивает
тихо: «Где мой дом?»
III
На
резной берлинской этажерке
У
окна чужих сокровищ ряд:
Сладкий
гном в фарфоровой пещерке,
Экипаж
с семейством поросят,
Мопс
из ваты... Помесь льва с барашком
В
золотой фаянсовой траве,
Бонбоньерка
в виде дамской ляжки
И
Валькирия с копилкой в голове...
Скучно
русской глиняной игрушке
На
салфетке вязаной торчать:
Справа
две булавочных подушки,
Слева
козлоногая печать.
Тишина.
Часы солидно дышат,
На
стене поблекшие рога.
За
стеклом ребром взбегает крыша.
Чахлый
снег и фонарей дуга.
У
окна застыл чудак в тужурке.
Проплывает
прошлое, как миф:
Май –
Ромны – галдеж хохлушек юрких,
В
гуще свиток пестротканый лиф...
Вдоль
стекла ползут бессильно хлопья,
И
миражи тают и плывут:
Лес
оглобель поднял к солнцу копья,
Гам,
волы, беспечный праздный люд.
Здесь
– копною серые макитры,
Там –
ободья желтые в пыли.
За
рекой курганы, словно митры,
Над
зеленой степью спят вдали.
Выступают
гуси вдоль дороги
Белою
горластой полосой...
И
дитя у хаты на пороге,
И
барвинок, сбрызнутый росой...
Обернулся...
Газ, рога, обои.
Взял
игрушку милую в ладонь:
Хвост
отбит, свисток шипит и воет, –
Все,
что спас он в злые дни погонь.
Ночь
гудит. Часы кряхтят лениво.
Сотни
лет прошли над головой...
Не
она ль, блестя в стекле поливой,
Там в
окне стояла над Невой?
<1921>