I
В гостинице
«Пьемонт» средь уличного гула
Сидишь по
вечерам, как воробей в дупле.
Кровать, комод, два стула
И лампа на столе.
Нажмешь тугой
звонок, служитель с маской Данте
Приносит
кипяток, подняв надменно бровь.
В душе гудит andante,
Но чай, увы, – морковь.
На письменном
столе разрытых писем знаки,
Все непреложнее
итоги суеты:
Приятели – собаки,
Издатели – скоты.
И дружба, и
любовь, и самый мир не пуф ли?
За стенами
блестит намокшая панель...
Снимаю тихо туфли
И бухаюсь в постель.
II
Хозяйка, честная
и строгая матрона,
Скосив глаза на
вздувшееся лоно,
Сидит перед
конторкой целый день,
Как отдыхающий
торжественный тюлень.
Я для нее – один
из тех господ,
Которым подают
по воскресеньям счет:
Простой синьор с
потертым чемоданом,
Питающийся
хлебом и бананом.
О глупая! Пройдет,
примерно, год,
И на твоей
гостинице блеснет:
«Здесь
проживал...»
Нелепая мечта, –
Наверно, не
напишут ни черта.
III
За стеной по
ночам неизвестный бандит
С незнакомым
сопрано бубнит и бубнит:
«Ты змея! Ты
лукавая, хитрая дрянь...»
А она отвечает,
зевая: «Отстань».
«Завтра утром,
ей-Богу, с тобой разведусь».
А она отвечает:
«Дурак! Не боюсь!»
О Мадонна... От
злости свиваясь волчком,
Так и бросил бы
в тонкую дверь башмаком, –
Но нельзя:
европейский обычай так строг,
Позовут
полицейских, посадят в острог...
Я наутро, как
мышь, проскользнул в коридор,
Рядом скрипнула
дверь, я уставил свой взор:
Он расчесан до
пят, и покорен, и мил,
Не спускал с нее
глаз, как влюбленный мандрил.
А она, улыбаясь,
покорная лань, –
Положила на
грудь ему нежную длань.
1924,
февраль
Рим