Словно
сто лет прошло, а словно неделя!
Какое
неделя... двадцать четыре часа!
Сам
Сатурн удивился: никогда доселе
Не
вертелась такой вертушкой его коса.
Вчера
еще народ стоял темной кучей,
Изредка
шарахаясь и смутно крича,
А
Аничков дворец красной и пустынной тучей
Слал
залп за залпом с продажного плеча.
Вести
(такие обычные вести!)
Змеями
ползли: «Там пятьдесят, там двести
Убитых...»
Двинулись казаки.
«Они
отказались... стрелять не будут!..» –
Шипят
с поднятыми воротниками шпики.
Сегодня...
сегодня солнце, встав,
Увидело
в казармах отворенными все ворота.
Ни
караульных, ни городовых, ни застав,
Словно
никогда и не было охранника, ни пулемета.
Играет
музыка. Около Кирочной бой,
Но
как-то исчезла последняя тень испуга.
Войска
за свободу! Боже, о Боже мой!
Все
готовы обнимать друг друга.
Вспомните
это утро после черного вчера,
Это
солнце и блестящую медь,
Вспомните,
что не снилось вам в далекие вечера,
Но
что заставляло ваше сердце гореть!
Вести
всё радостней, как стая голубей...
«Взята
Крепость... Адмиралтейство пало!»
Небо
всё яснее, всё голубей,
Как
будто Пасха в посту настала.
Только
к вечеру чердачные совы
Начинают
перекличку выстрелов,
С
тупым безумием до конца готовы
Свою
наемную жизнь выстрадать.
Мчатся
грузовые автомобили,
Мальчики
везут министров в Думу,
И
к быстрому шуму
«Ура»
льнет, как столб пыли.
Смех?
Но к чему же постные лица,
Мы
не только хороним, мы строим новый дом.
Как
всем в нем разместиться,
Подумаем
мы потом.
Помните
это начало советских депеш,
Головокружительное:
«Всем, всем, всем!»
Словно
голодному говорят: «Ешь!»,
А
он, улыбаясь, отвечает: «Ем».
По
словам прошел крепкий наждак
(Обновители
языка, нате-ка!),
И слово
«гражданин» звучит так,
Словно
его впервые выдумала грамматика.
Русская
революция – юношеская, целомудренная, благая –
Не
повторяет, только брата видит в французе,
И
проходит по тротуарам, простая,
Словно
ангел в рабочей блузе.
<1917>