Дамы, дамы,
молодые люди,
Что вы не
гуляете по липкам,
Что не
забавляетесь в Давосе,
Веселя снега
своим румянцем?
Отчего, как
загнанное стадо,
Вы толпитесь в
этом душном зале,
Прокурора слушая
с волненьем,
Словно он
объявит приз за хóккей?
Замелькали
дамские платочки,
Котелки сползают
на затылок:
Видно, и убитую
жалеют,
Жалко и убийцы молодого.
Он сидит, закрыв
лицо руками;
Лишь порою
вздрагивают уши
Да пробор меж
лаковых волосьев
Проведен не
очень что-то ровно.
Он взглянуть
боится на скамейку,
Где сидят его
родные сестры,
Отвечает он судье,
не глядя,
И срывается
любимый голос.
А взглянул бы
Вилли на скамейку,
Увидал бы Мицци
он и Марту,
Рядом пожилого
господина
С черной
бородою, в волчьей шапке...
Мицци крепко за
руку он держит.
Та к нему
лисичкою прижалась.
– Не волнуйтесь,
барышня, о брате:
Как бы судьи тут
ни рассудили,
Бог по-своему
всегда рассудит.
Вижу ясно всю
его дорогу, –
Труден путь, но
велика награда.
Отнимаются
четыре чувства:
Осязанье,
зренье, слух – возьмутся,
Обонянье испарится
в воздух,
Распадутся связки
и суставы,
Станет человек плачевней
трупа.
И тогда-то в
тишине утробной
Пятая сестра к
нему подходит,
Даст вкусить от
золотого хлеба,
Золотым вином
его напоит:
Золотая кровь
вольется в жилы,
Золотые мысли – словно
пчелы,
Чувства все
вернутся хороводом
В обновленное
свое жилище,
Выйдет человек,
как из гробницы
Вышел прежде
друг Господень Лазарь. –
Все писцы
внезапно встрепенулись,
Перья
приготовили, бумагу;
Из дверей
свидетелей выводят,
Четверых
подводят под присягу.
Первым нищий тут
слепорожденный
Палкою
настукивал дорогу,
А за ним
домашняя хозяйка –
Не то бандерша,
не то сиделка.
Вышел тут же и
посадский шкетик,
Дико рот
накрашен, ручки в брючки,
А четвертым – долговязый
сыщик
И при нем ищейка
на цепочке.
Встали все и
приняли присягу.
– Отчего их
четверо, учитель?
Что учил ты про
четыре чувства,
Что учил про
полноту квадрата,
Неужели в этом
страшном месте
Понимать я
начинаю числа?
Вилли, слушай!
Вилли, брат любимый,
Опускайся ниже
до предела!
Насладись до дна
своим позором,
Чтоб и я могла с
тобою вместе
Золотым ручьем
протечь из снега!
Я люблю тебя,
как не полюбит
Ни жена, ни
мать, ни брат, ни ангел!
Стали белыми
глаза у Вилли,
И на Мицци он
взглянул с улыбкой,
А сосед ее
тихонько гладит,
Успокаивает и
ласкает;
А в кармане у
него конвертик
Шелестит с
американской маркой:
«Часовых дел
мастеру в Берлине,
Вильмерсдорф,
Эммануилу Прошке».